Русская литература XX века. Ч.2. Тексты и задания к практическим занятиям. Житенев А.А. - 20 стр.

     А потом была эпидéмия японского гриппа, когда всех врачей сняли с         У посетителей флигелькá Лизавета считалась художницей, и
участков на вызовы. Тут-то, как выяснилось, и подстерегáла ее судьба,     действительно, её выставляли на второсóртных выставках, а Гришуня
лежавшая в лице Гриши на топчанé, под вязаными одеялами, бородой         вдохновлялся её тёмной мазнёй и сочинил соответствующий цикл стихов.
кверху и в полном беспáмятстве. Полутрýп немедленно похúтил Нинино       Лизаветины костлявые руки расцветали язвами от ядовитых красок, и
заждáвшееся сердце; скóрбные тени на его фарфоровом челé, тьма в          такими же язвами покрывалось Нинино ревнивое сердце, прибитое
запáвших глазницах, нежная борода сложились в волшебную декорáцию,       гроздями над Гришиным изголóвьем. Не хотела она пользоваться Гришей
незрúмые скрипки сыграли свадебный вальс.                                 на общих основаниях; ей и только ей должны были принадлежать голубые
     Над умирающим залáмывала руки омерзúтельно красивая женщина с        óчи и прозрачная борода красавца дворника. О, если бы она могла стать не
трагически распýщенными волосами (потом, правда, оказалось, что ничего    случайной, зыбкой подругой, а полновлáстной хозяйкой, положить
особенного, всего лишь Áгния, школьная подруга Гришýни, неудáвшаяся       Гришуню в сундýк, пересыпать нафталином, укрыть холщóвой тряпочкой,
актриса, немножко поёт под гитару, ерундá, не с той стороны грозила       захлóпнуть крышку и усéсться сверху, подёргивая замки: прочны ли?
опасность) – да, да, она вызвала врача, спасите! «Он поэт, поэт, он            Уничтожить Лизавету было так же трудно, как перерезать яблочного
работает дворником за жилплóщадь», – бормотáла Агния.                     червя-прóволочника. Когда её пришли штрафовáть за нарушение
     Нина выгнала Агнию, сняла сумку, повесила на гвоздь, бережно взяла   паспортного режима, она уже ютúлась в другом месте, и Нина посылала
из Гришýниных рук свое сердце и прибила его гвоздями к изголóвью         отряды туда. Лизавета пряталась в подвáлах – Нина затопляла подвалы;
постели. Гришуня брéдил в рифму. Аркадий Борисыч растаял, как сахар в     она ночевала в сарáях – Нина сносúла сараи; наконец Лизавета сошла на
горячем чае. Тернúстый путь был открыт.                                   нет и стала тенью.
     Вновь обретя слух и зрение, Гришуня узнал, что счастливая Нина            Нина разрешила Гришуне в последний раз проститься с друзьями, и
останется с ним до гробовóй доскú; вначале он немного удивился и хотел    на прощальный ужин повалили неисчислúмые пóлчища. А к утру вся
отсрóчить наступление нечáянного счастья или, если уж это нельзя, –       нéчисть пропала, и Нина, уложив Гришуню в такси, отвезла его в свой
приблизить встречу с доской, но после по мягкости характера стал          хрустальный дворец.
поклáдистее, только просил не разлучать его с друзьями. Временно, пока         Хорошо было врачевáть довéрчивых больных, хорошо нести домой
он не окрéп, Нина пошла ему навстречу. Конечно же, это была ошибка: он    полные сумки вкуснятины, хорошо было вечером проверять, как
быстро встал на ноги и снова втянулся в бессмысленное общение со всей     забóтливая сестра, что написал Гришуня за день. Только вот слáбенький он
этой бесконечной орáвой: тут были и какие-то молодые люди                 был, много плакал, и не хотел кушать, и не хотел писать ровненько на
неопределённых занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и    чистой бумаге, а всё подбирал по старой привычке клочки да сигаретные
актёры, оказывавшиеся шофёрами, и шофёры, оказывавшиеся актёрами, и       коробки и чертил карáкульки, а то просто рисовал загогýлины. И сочинял
одна демобилизóванная балерúна, и дамы в бриллиантах, и непризнанные      про жёлтую-жёлтую дорогу, всё про жёлтую дорогу, а над дорогой – белая
ювелиры, и философы-недоýчки.                                            звезда. Нина качала головой: «Подумай, солнышко, такие стихи нельзя
     Все они – сегодня одни, завтра другие – набивáлись вечерами в        нести товарищу Макýшкину, а ты должен думать о сбóрнике, мы живём в
двóрницкую; трёхэтáжный флигелёк трещал, приходили жильцы верхних         реальном мире». А он, неблагодáрный, плакал без слёз и придумывал
этажей, бренчáли на гитаре, пели, читали свои и чужие стихи, но в         оскорбительные для Нины стихи о том, что, мол, трава выросла в его
основном слушали хозяйские. Гришýня у них считался гéнием, уже много      сердце, и засох его сад, и выжжены леса, и какой-то ворон склёвывает
лет вот-вот должен был выйти его сборник, но мешал какой-то зловрéдный    последнюю звезду с неба, и будто он зáперт в какой-то неопределённой
Макýшкин, о которого всё зависело, Макýшкин, поклявшийся, что, мол,       избе, и только стук красных каблукóв вдалеке «Чьи же это каблуки? –
только через его труп.                                                    потрясáла Нина листком. Вот просто интересно знать: чьи это каблуки?!»
     Естественно, всё это обилие народу было Нине неприятно. Но самое     «Ничего ты не понимаешь», – вырывáл бумагу Гришуня.
неприятное было то, что каждый божий день, когда ни забежишь – днём            Раз в неделю она проверяла его письменный стол и выбрáсывала те
ли, вечером ли после дежýрства, – в двóрницкой сидело, пило чай и         стихи, которые женатому человеку сочинять неприлично. И порóй ночью
откровéнно любовáлось Гришиной мягкой бородой убóгое существо не          она поднимала его на допрóс: пишет он для товарища Макушкина или
толще вилки – чёрная юбка до пят, пластмáссовый грéбень в тýсклых         отлынивает? И он закрывался руками, не в силах вынести света ее
волосах, – некто Лизавéта. Конечно, никакого романа у Гришуни с этой      беспощáдной правды.
унылой тлёй быть не могло.
                                  39                                                                         40