Русская литература XX века. Ч.2. Тексты и задания к практическим занятиям. Житенев А.А. - 3 стр.

UptoLike

Составители: 

пушистый слой. Он сразу вспомнил, каким был этот мост летом. По
скóльзким дóскам, усéянным серёжками, проходил его сын, лóвким
взмáхом сачкá срывал бáбочку, севшую на перила. Вот он увидел отца.
Неповторимым смехом играет лицо под краем солóменной шляпы, рука
теребúт цепóчку и кожаный кошелёк на широком поясе, весело
расстáвлены милые, загорéлые ноги в коротких штанах, в промóкших
сандáлиях. Совсем недавно, в Петербурге, – радостно, жадно поговорив в
бредý о школе, о велосипéде, о какой-то индийской бáбочке, – он умер, и
вчера Слепцов перевёз тяжёлый, словно всею жизнью напóлненный гроб, в
дерéвню, в маленький белокáменный склеп около сéльской цéркви.
Было тихо, как бывает тихо только в погóжий, морóзный день.
Слепцов, высоко подняв ногу, свернýл с тропы и, оставляя за собой в снегу
синие ямы, пробрáлся между стволóв удивительно светлых деревьев к
тому месту, где парк обрывáлся к реке. Далеко внизу, на белой глáди, у
прóруби, горели вырезанные льды, а на том берегу, над снежными
крышами изб, поднимались тихо и прямо розовáтые струи дыма. Слепцов
снял шапку, прислонился к стволý. Где-то очень далеко колóли дрова, –
каждый удáр звóнко отпрыгивал в небо, – а над белыми крышами изб, за
лёгким серебряным туманом деревьев, слéпо сиял церкóвный крест.
После обеда он поехал на клáдбище, – в старых санях с высокой
прямой спинкой. Приéхав, он просидéл около часу у могильной огрáды,
положив тяжёлую руку в шерстянóй перчáтке на обжигáющий сквозь
шерсть чугýн, и вернýлся домой с чувством легкого разочаровáния, словно
там, на погóсте, он был еще дальше от сына, чем здесь, где под снегом
хранились летние следы его быстрых сандáлий.
Вéчером, сурóво затосковáв, он велел отперéть большой дом. Когда
дверь с тяжёлым скрипом раскрылась и пахнýло каким-то осóбенным,
незимним холодкóм из гýлких железных сенéй, Слепцов взял из рук
стóрожа лампу и вошёл в дом один. Паркéтные полы тревóжно затрещáли
под его шагами. Комната за комнатой заполнялись жёлтым светом; мебель,
накрытая ткáнями, казалась незнакóмой; вместо люстры висел с потолка
полотняный мешóк, – и громáдная тень Слепцова, медленно вытягивая
руку, проплывáла по стене, по сéрым квадрáтам занавéшенных картин.
Войдя в комнату, где летом жил его сын, он постáвил лампу на
подокóнник и наполовину отвернýл, ломая себе ногти, белые ствóрчатые
стáвни, хотя все равно за окном была уже ночь. В тёмно-синем стекле
загорелось жёлтое пламя, и скользнýло его большое, бородáтое лицо.
Он сел у голого письменного стола, строго, исподлóбья, оглядел
блéдные в синевáтых розах стены, ýзкий шкаф вроде контóрского, с
выдвижными ящиками снизу дóверху, диван и крéсла в чехлáх, – и вдруг,
уронив гóлову на стол, стрáстно и шумно заплáкал, прижимáя то губы, то
мокрую щекý к холодному пыльному дéреву и цепляясь руками за крайние
углы.
5
В столе он нашёл тетради, перья для письма, корóбку из-под
бисквитов с крýпным индийским кóконом. О нём сын вспоминал, когда
болел, жалел, что остáвил, но утешáл себя тем, что кýколка в нём,
вероятно, мёртвая. Нашёл он и пóрванный сачóккисéйный мешок на
складнóм óбруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным знóем.
Потóм, горбясь, всхлипывая всем кóрпусом, он принялся выдвигáть
один за другим стеклянные ящики шкафа. При тýсклом свете лампы
шёлком отливáли под стеклом рóвные ряды бáбочек. Тут, в этой комнате,
вон на этом столе, сын расправлял свою поимку, пробивáл мохнáтую
спинку чёрной булáвкой, втыкáл бабочку в щель меж раздвижных
дощéчек, расплáстывал, закреплял пóлосами бумаги мягкие крылья.
Теперь они давно высохлинежно поблёскивают под стеклом хвостáтые
махаóны, небесно-лазýрные мотыльки, рыжие крýпные бабочки в чёрных
крáпинках. И сын произносил латынь их названий слегка картáво, с
торжествóм или пренебрежéнием.
Ночь была сúзая, лýнная; тонкие тучи рассыпались по небу, но не
касались лёгкой ледянóй луны. Деревья отбрáсывали чёрную тень на
сугрóбы, загорáвшиеся там и здесь металлической искрой. Во флигеле, в
жарко натóпленной плюшевой гостиной, Иван поставил на стол аршúнную
ёлку в глиняном горшкé и как раз подвязывал к её макýшке свечу, – когда
Слепцов, озябший, заплáканный, с пятнами тёмной пыли, пристáвшей к
щеке, пришёл из большого дома, неся деревянный ящик под мышкой.
Увидя на столе ёлку, он спросил рассéянно, думая о своём: «Зачем это?».
Иван, освобождáя его от ящика, низким голосом ответил: «Прáздничек
завтра». «Не надо, убери...», – помóрщился Слепцов, и сам подумал:
«Неужели сегодня Сочéльник? Как это я забыл?». Иван мягко настáивал:
«Зелёная. Пускáй постоит...» «Пожалуйста, убери», – повторил Слепцов и
нагнýлся над принесённым ящиком.
В нём он собрал вещи сынасачóк, бисквитную корóбку с
каменным кóконом, булáвки в лаковой шкатулке, синюю тетрадь. Первый
лист тетради был наполовину вырван, дальше шла запись по дням,
названия пóйманных бабочек и другие замéтки: «Ходил по болóту до
Боровичей...», «Сегодня идёт дождь, играл в шáшки с папой, потом читал
скучнéйшую «Фрегáт Паллáду», «Чýдный жаркий день. Вéчером ездил на
велосипéде. Проезжáл, нарóчно два раза, мимо её дачи, но её не видел...».
Слепцов пóднял голову, проглотил что-тогорячее, огромное. О ком
это сын пишет? «Ездил, как всегда, на велосипеде» – стояло дальше. «Мы
почти переглянýлись. Моя прéлесть, моя радость...». «Это немыслимо, –
прошептáл Слепцов, – я ведь никогда не узнáю...». Он опять наклонился,
жадно разбирáя детский пóчерк, поднимáющийся, заворáчивающий на
полях. «Сегодняпервый экземпляр трáурницы. Это значитосень.
Вечером шёл дождь. Она, вероятно, уехала, а я с нею так и не
познакóмился. Прощай, моя радость. Я ужасно тоскýю...». «Он ничего не
6
пушистый слой. Он сразу вспомнил, каким был этот мост летом. По                  В столе он нашёл тетради, перья для письма, корóбку из-под
скóльзким дóскам, усéянным серёжками, проходил его сын, лóвким              бисквитов с крýпным индийским кóконом. О нём сын вспоминал, когда
взмáхом сачкá срывал бáбочку, севшую на перила. Вот он увидел отца.        болел, жалел, что остáвил, но утешáл себя тем, что кýколка в нём,
Неповторимым смехом играет лицо под краем солóменной шляпы, рука           вероятно, мёртвая. Нашёл он и пóрванный сачóк – кисéйный мешок на
теребúт цепóчку и кожаный кошелёк на широком поясе, весело                  складнóм óбруче, и от кисеи еще пахло летом, травяным знóем.
расстáвлены милые, загорéлые ноги в коротких штанах, в промóкших                  Потóм, горбясь, всхлипывая всем кóрпусом, он принялся выдвигáть
сандáлиях. Совсем недавно, в Петербурге, – радостно, жадно поговорив в     один за другим стеклянные ящики шкафа. При тýсклом свете лампы
бредý о школе, о велосипéде, о какой-то индийской бáбочке, – он умер, и    шёлком отливáли под стеклом рóвные ряды бáбочек. Тут, в этой комнате,
вчера Слепцов перевёз тяжёлый, словно всею жизнью напóлненный гроб, в       вон на этом столе, сын расправлял свою поимку, пробивáл мохнáтую
дерéвню, в маленький белокáменный склеп около сéльской цéркви.              спинку чёрной булáвкой, втыкáл бабочку в щель меж раздвижных
      Было тихо, как бывает тихо только в погóжий, морóзный день.           дощéчек, расплáстывал, закреплял пóлосами бумаги мягкие крылья.
Слепцов, высоко подняв ногу, свернýл с тропы и, оставляя за собой в снегу   Теперь они давно высохли – нежно поблёскивают под стеклом хвостáтые
синие ямы, пробрáлся между стволóв удивительно светлых деревьев к          махаóны, небесно-лазýрные мотыльки, рыжие крýпные бабочки в чёрных
тому месту, где парк обрывáлся к реке. Далеко внизу, на белой глáди, у      крáпинках. И сын произносил латынь их названий слегка картáво, с
прóруби, горели вырезанные льды, а на том берегу, над снежными              торжествóм или пренебрежéнием.
крышами изб, поднимались тихо и прямо розовáтые струи дыма. Слепцов              Ночь была сúзая, лýнная; тонкие тучи рассыпались по небу, но не
снял шапку, прислонился к стволý. Где-то очень далеко колóли дрова, –      касались лёгкой ледянóй луны. Деревья отбрáсывали чёрную тень на
каждый удáр звóнко отпрыгивал в небо, – а над белыми крышами изб, за        сугрóбы, загорáвшиеся там и здесь металлической искрой. Во флигеле, в
лёгким серебряным туманом деревьев, слéпо сиял церкóвный крест.             жарко натóпленной плюшевой гостиной, Иван поставил на стол аршúнную
      После обеда он поехал на клáдбище, – в старых санях с высокой         ёлку в глиняном горшкé и как раз подвязывал к её макýшке свечу, – когда
прямой спинкой. Приéхав, он просидéл около часу у могильной огрáды,        Слепцов, озябший, заплáканный, с пятнами тёмной пыли, пристáвшей к
положив тяжёлую руку в шерстянóй перчáтке на обжигáющий сквозь              щеке, пришёл из большого дома, неся деревянный ящик под мышкой.
шерсть чугýн, и вернýлся домой с чувством легкого разочаровáния, словно     Увидя на столе ёлку, он спросил рассéянно, думая о своём: «Зачем это?».
там, на погóсте, он был еще дальше от сына, чем здесь, где под снегом       Иван, освобождáя его от ящика, низким голосом ответил: «Прáздничек
хранились летние следы его быстрых сандáлий.                               завтра». «Не надо, убери...», – помóрщился Слепцов, и сам подумал:
      Вéчером, сурóво затосковáв, он велел отперéть большой дом. Когда      «Неужели сегодня Сочéльник? Как это я забыл?». Иван мягко настáивал:
дверь с тяжёлым скрипом раскрылась и пахнýло каким-то осóбенным,           «Зелёная. Пускáй постоит...» «Пожалуйста, убери», – повторил Слепцов и
незимним холодкóм из гýлких железных сенéй, Слепцов взял из рук            нагнýлся над принесённым ящиком.
стóрожа лампу и вошёл в дом один. Паркéтные полы тревóжно затрещáли               В нём он собрал вещи сына – сачóк, бисквитную корóбку с
под его шагами. Комната за комнатой заполнялись жёлтым светом; мебель,      каменным кóконом, булáвки в лаковой шкатулке, синюю тетрадь. Первый
накрытая ткáнями, казалась незнакóмой; вместо люстры висел с потолка        лист тетради был наполовину вырван, дальше шла запись по дням,
полотняный мешóк, – и громáдная тень Слепцова, медленно вытягивая           названия пóйманных бабочек и другие замéтки: «Ходил по болóту до
руку, проплывáла по стене, по сéрым квадрáтам занавéшенных картин.          Боровичей...», «Сегодня идёт дождь, играл в шáшки с папой, потом читал
      Войдя в комнату, где летом жил его сын, он постáвил лампу на          скучнéйшую «Фрегáт Паллáду», «Чýдный жаркий день. Вéчером ездил на
подокóнник и наполовину отвернýл, ломая себе ногти, белые ствóрчатые       велосипéде. Проезжáл, нарóчно два раза, мимо её дачи, но её не видел...».
стáвни, хотя все равно за окном была уже ночь. В тёмно-синем стекле               Слепцов пóднял голову, проглотил что-то – горячее, огромное. О ком
загорелось жёлтое пламя, и скользнýло его большое, бородáтое лицо.          это сын пишет? «Ездил, как всегда, на велосипеде» – стояло дальше. «Мы
      Он сел у голого письменного стола, строго, исподлóбья, оглядел       почти переглянýлись. Моя прéлесть, моя радость...». «Это немыслимо, –
блéдные в синевáтых розах стены, ýзкий шкаф вроде контóрского, с            прошептáл Слепцов, – я ведь никогда не узнáю...». Он опять наклонился,
выдвижными ящиками снизу дóверху, диван и крéсла в чехлáх, – и вдруг,       жадно разбирáя детский пóчерк, поднимáющийся, заворáчивающий на
уронив гóлову на стол, стрáстно и шумно заплáкал, прижимáя то губы, то     полях. «Сегодня – первый экземпляр трáурницы. Это значит – осень.
мокрую щекý к холодному пыльному дéреву и цепляясь руками за крайние        Вечером шёл дождь. Она, вероятно, уехала, а я с нею так и не
углы.                                                                       познакóмился. Прощай, моя радость. Я ужасно тоскýю...». «Он ничего не
                                    5                                                                           6