Составители:
Рубрика:
39
растут. На противоположной горе, на которую поднимаешься, переехав
каменный затонувший в светлых струях мост, на выгоне перед церковью –
цветистое многолюдство: девки, бабы, гнутые, гробовые старики в чистых
свитках и шляпах-черепенниках. А в церкви – теснота, теплая, пахучая жа-
ра от этой тесноты, от пылающих свечей, от солнца, льющегося в купол, и
чувство тайной гордости: мы впереди всех, мы так хорошо, умело и чинно
молимся, священник после обедни подает нам целовать пахнущий медью
крест прежде всех, кланяется подобострастно... Во дворе старика Данилы,
ласкового лешего с сивыми кудрями, с коричневой шеей, похожей на по-
трескавшуюся пробку, мы после обедни отдыхали, пили чай с теплыми ле-
пешками и медом, горой наваленным в деревянную миску, и мне на всю
жизнь запомнилось, – оскорбило! – что он однажды взял прямо своими
черными негнущимися пальцами кусок текущего, тающего янтарного сота
и положил мне в рот... (И. Бунин).
4. Князь вскочил со стула в новом испуге. Когда Рогожин затих (а он
вдруг затих), князь тихо нагнулся к нему, уселся с ним рядом и с сильно
бьющимся сердцем, тяжело дыша, стал его рассматривать. Рогожин не по-
ворачивал к нему головы и как бы даже и забыл о нем. Князь смотрел и
ждал; время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал ино-
гда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться;
князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался
до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки... Больше он ни-
чего не мог сделать! Он сам опять начал дрожать, и опять как бы вдруг от-
нялись его ноги. Какое-то совсем новое ощущение томило его сердце бес-
конечною тоской. Между тем совсем рассвело; наконец, он прилег на по-
душку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим ли-
цом к бледному и неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз
на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собст-
венных слез и уже не знал ничего о них...
По крайней мере, когда, уже после многих часов, отворилась дверь и
вошли люди, то они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке.
Князь сидел подле него неподвижно на подстилке и тихо, каждый раз при
взрывах крика или бреда больного, спешил провесть дрожащею
рукой по
его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не по-
нимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его
людей. И если бы сам Шнейдер явился теперь из Швейцарии взглянуть на
своего бывшего ученика и пациента, то и он,
припомнив то состояние, в
котором бывал иногда князь в первый год лечения своего в Швейцарии,
махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: «Идиот!» (Ф. Достоев-
ский).
5. Но ни слова, ни стона не услышал он [Григорий Мелехов] от без-
молвной Аксиньи.
растут. На противоположной горе, на которую поднимаешься, переехав каменный затонувший в светлых струях мост, на выгоне перед церковью – цветистое многолюдство: девки, бабы, гнутые, гробовые старики в чистых свитках и шляпах-черепенниках. А в церкви – теснота, теплая, пахучая жа- ра от этой тесноты, от пылающих свечей, от солнца, льющегося в купол, и чувство тайной гордости: мы впереди всех, мы так хорошо, умело и чинно молимся, священник после обедни подает нам целовать пахнущий медью крест прежде всех, кланяется подобострастно... Во дворе старика Данилы, ласкового лешего с сивыми кудрями, с коричневой шеей, похожей на по- трескавшуюся пробку, мы после обедни отдыхали, пили чай с теплыми ле- пешками и медом, горой наваленным в деревянную миску, и мне на всю жизнь запомнилось, – оскорбило! – что он однажды взял прямо своими черными негнущимися пальцами кусок текущего, тающего янтарного сота и положил мне в рот... (И. Бунин). 4. Князь вскочил со стула в новом испуге. Когда Рогожин затих (а он вдруг затих), князь тихо нагнулся к нему, уселся с ним рядом и с сильно бьющимся сердцем, тяжело дыша, стал его рассматривать. Рогожин не по- ворачивал к нему головы и как бы даже и забыл о нем. Князь смотрел и ждал; время шло, начинало светать. Рогожин изредка и вдруг начинал ино- гда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрагивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки... Больше он ни- чего не мог сделать! Он сам опять начал дрожать, и опять как бы вдруг от- нялись его ноги. Какое-то совсем новое ощущение томило его сердце бес- конечною тоской. Между тем совсем рассвело; наконец, он прилег на по- душку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии, и прижался своим ли- цом к бледному и неподвижному лицу Рогожина; слезы текли из его глаз на щеки Рогожина, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собст- венных слез и уже не знал ничего о них... По крайней мере, когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке. Князь сидел подле него неподвижно на подстилке и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил провесть дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не по- нимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его людей. И если бы сам Шнейдер явился теперь из Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то состояние, в котором бывал иногда князь в первый год лечения своего в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: «Идиот!» (Ф. Достоев- ский). 5. Но ни слова, ни стона не услышал он [Григорий Мелехов] от без- молвной Аксиньи. 39
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- …
- следующая ›
- последняя »