Современный немецкий роман. Ч.2. Чугунов Д.А. - 24 стр.

UptoLike

Составители: 

Рубрика: 

24
Вспоминаю про своих родителей. Про выходные, которые в последнее
время мы проводили все вместе. Все это было достаточно сложно. Я никак
не мог отдохнуть по-настоящему. Меня всегда преследовало чувство, что
скоро придется возвращаться в интернат. Что бы мы ни делали, все было
плохо.
Я злился. На себя. На папу, маму
, сестру. На то, что все когда-то
кончается. И мне придется искать свою жизнь в другом месте. Не где-
нибудь, а в интернате. Янош говорит, что это и есть трагедия воспитанника
интерната. В воскресенье нужно ехать обратно. Конец. Баста. В постоянно
хорошем настроении. И со старым чувством товарищества. Один за
всех и
так далее. Он считает, что это довольно утомительно. Ведь жить дома было
бы намного лучше. Думаю, что он прав. Даже если мои родители часто
ругаются. Почти каждое воскресенье, когда я был дома, мама плакала. Она
сидела на кухне. И слезы текли по ее лицу. Как у Троя. Сестра сидела
рядом и пыталась ее успокоить. Обе они очень сердились на отца. А я
всегда был между ними. Не хотел принимать чью-либо сторону. Мне
казалось, что виноваты мы все. Думаю, что все это очень запутано.
Слишком сложно, по крайней мере для меня. Этого мне не понять. Если бы
я не
знал другого выхода, то сказал бы, что мне нужна фаза публичного
дома. Мне необходимо выплеснуть всё. Чтобы начать сначала. Очень
больно смотреть, как плачет твоя мать. Иногда это последнее, что я вижу,
уезжая в Нойзеелен. Она плачет. На кухне. На красной табуретке. Перед
окном. А еще говорят, что быть молодым просто
. Но так считают только те,
у кого молодость позади. Может быть, тогда им хочется ее вернуть. Думаю,
что делать д этого не стоит. Боже мой, как все это отвратительно! Трой мог
бы сложить об этом целую поэму. Понятия не имею, как его успокаивать.
Не говорить же ему, что он должен
перестать писать в постель! Но мне бы
очень хотелось ему помочь. Мне его жалко. Да уж, этот парнишка родился
явно не в рубашке.
Давай отсюда убежим. Просто свалим и всё. Заберем ребят и
исчезнем. Куда-нибудь. Мир огромный. Здесь я больше не выдержу!
Но мы не сможем. Нас будут искать
и найдут. Мир гораздо меньше,
чем тебе кажется. По крайней мере, интернатский мир. Свалить мы не
можем. Это слишком опасно.
Если мы поторопимся, то у нас все получится. Можно поехать в
Мюнхен. Еще до ужина. В Розенхайм идет автобус. А оттуда поедем на
поезде. – Трой пытается поймать мой взгляд. Смотрит
на меня пустыми и
печальными глазами. Мальчик не шутит. Это сразу видно.
Не заставляй меня и дальше быть простым зрителем, – говорит он, –
не заставляй меня стоять в темноте и таращиться на сцену. Всю жизнь я
таращился на сцену. Больше не хочу. Теперь я хочу попасть на сцену сам.
Хочу сделать
что-то безумное. Чего еще никто никогда не делал. Что-
нибудь крези.
Крези?
Крези.
                                    24
     Вспоминаю про своих родителей. Про выходные, которые в последнее
время мы проводили все вместе. Все это было достаточно сложно. Я никак
не мог отдохнуть по-настоящему. Меня всегда преследовало чувство, что
скоро придется возвращаться в интернат. Что бы мы ни делали, все было
плохо.
     Я злился. На себя. На папу, маму, сестру. На то, что все когда-то
кончается. И мне придется искать свою жизнь в другом месте. Не где-
нибудь, а в интернате. Янош говорит, что это и есть трагедия воспитанника
интерната. В воскресенье нужно ехать обратно. Конец. Баста. В постоянно
хорошем настроении. И со старым чувством товарищества. Один за всех и
так далее. Он считает, что это довольно утомительно. Ведь жить дома было
бы намного лучше. Думаю, что он прав. Даже если мои родители часто
ругаются. Почти каждое воскресенье, когда я был дома, мама плакала. Она
сидела на кухне. И слезы текли по ее лицу. Как у Троя. Сестра сидела
рядом и пыталась ее успокоить. Обе они очень сердились на отца. А я
всегда был между ними. Не хотел принимать чью-либо сторону. Мне
казалось, что виноваты мы все. Думаю, что все это очень запутано.
Слишком сложно, по крайней мере для меня. Этого мне не понять. Если бы
я не знал другого выхода, то сказал бы, что мне нужна фаза публичного
дома. Мне необходимо выплеснуть всё. Чтобы начать сначала. Очень
больно смотреть, как плачет твоя мать. Иногда это последнее, что я вижу,
уезжая в Нойзеелен. Она плачет. На кухне. На красной табуретке. Перед
окном. А еще говорят, что быть молодым просто. Но так считают только те,
у кого молодость позади. Может быть, тогда им хочется ее вернуть. Думаю,
что делать д этого не стоит. Боже мой, как все это отвратительно! Трой мог
бы сложить об этом целую поэму. Понятия не имею, как его успокаивать.
Не говорить же ему, что он должен перестать писать в постель! Но мне бы
очень хотелось ему помочь. Мне его жалко. Да уж, этот парнишка родился
явно не в рубашке.
     – Давай отсюда убежим. Просто свалим и всё. Заберем ребят и
исчезнем. Куда-нибудь. Мир огромный. Здесь я больше не выдержу!
     – Но мы не сможем. Нас будут искать и найдут. Мир гораздо меньше,
чем тебе кажется. По крайней мере, интернатский мир. Свалить мы не
можем. Это слишком опасно.
     – Если мы поторопимся, то у нас все получится. Можно поехать в
Мюнхен. Еще до ужина. В Розенхайм идет автобус. А оттуда поедем на
поезде. – Трой пытается поймать мой взгляд. Смотрит на меня пустыми и
печальными глазами. Мальчик не шутит. Это сразу видно.
     – Не заставляй меня и дальше быть простым зрителем, – говорит он, –
не заставляй меня стоять в темноте и таращиться на сцену. Всю жизнь я
таращился на сцену. Больше не хочу. Теперь я хочу попасть на сцену сам.
Хочу сделать что-то безумное. Чего еще никто никогда не делал. Что-
нибудь крези.
     – Крези?
     – Крези.