Основы теории литературы - 19 стр.

от надежды, что любимый человек приедет обратно. Она увидела свое отражение в окне
парикмахерской: наружность пошлая, волосы взбиты и положены волнами (такую при-
ческу носили когда-то в девятнадцатом веке), серые, глубокие глаза глядят с напряжен-
ной, словно деланной нежностью, - она привыкла любить уехавшего, она хотела быть
лю6имой им постоянно, непрерывно, чтобы внутри ее тела, среди обыкновенной, скуч-
ной души, томилась и произрастала вторая милая жизнь. Но сама она не могла любить,
как хотела, — сильно и постоянно; она иногда уставала и тогда плакала от огорчения, что
сердце ее не может быть неутомимым.
      Она жила в новой трехкомнатной квартире; в одной комнате жил ее вдовый отец—
паровозный машинист, в двух других помещалась она с мужем, который теперь уехал на
Дальний Восток настраивать и пускать в работу таинственные электрические приборы. Он
всегда занимался тайнами машин, надеясь посредством механизмов преобразовать весь
мир для блага и наслаждения человечества или еще для чего-то, жена его точно не знала.
      По старости лет отец ездил редко. Он числился резервным механиком, заменял за-
болевших людей, работая на обкатке паровозов, вышедших из ремонта, или водя, легко-
весные составы ближнего сообщения. Год тому назад его попробовали перевести на пен-
сию. Старик, не зная, что это такое, согласился, но, прожив четыре дня на свободе, на пя-
тый день вышел за семафор, сел на бугор в полосе отчуждения и просидел там до темной
ночи, следя плачущими глазами за паровозами, тяжко бегущими во главе поездов. С тех
пор он начал ходить на тот бугор ежедневно, чтобы смотреть на машины, жить сочувстви-
ем и воображением, а к вечеру являться домой усталым, будто вернувшись с тягового
рейса. На квартире он мыл руки, вздыхал, говорил, что на девятитысячном уклоне у одно-
го вагона отвалилась тормозная колодка или еще случилось что-нибудь такое, затем робко
просил у дочери вазелина, чтобы смазать левую ладонь, якобы натруженную о тугой ре-
гулятор, ужинал, бормотал и вскоре спал в блаженстве. Наутро отставной механик снова
шел в полосу отчуждения и проводил очередной день в наблюдении, в слезах, в фантазии,
в сочувствии, в неистовстве одинокого энтузиазма. Если, с его точки зрения, на идущем
паровозе была неполадка или машинист вел машину не по форме, он кричал ему со своего
высокого пункта осуждение и указание: “Воды перекачал! Открой кран, стервец! Про-
дуй!”, “Песок береги: станешь на подъеме! Чего ты сыплешь его сдуру?”, “Подтяни флан-
цы, не теряй пара: что у тебя—машина или баня?” При неправильном составе поезда, ко-
гда легкие пустые платформы находились в голове и в середине поезда и могли быть за-
давлены при экстренном торможении, свободный механик грозил кулаком с бугра хвосто-
вому кондуктору. А когда шла машина самого отставного машиниста и ее вел его бывший