История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 81 стр.

    За почти сто лет можно было бы спроецировать «Петербург» на поли-
тическую плоскость – роман это допускает, можно – на психологическую,
недаром Мандельштам с неудовольствием называл «Петербург» вершиной
русского психологического романа. В силу особенностей биографии А. Белого в
«Петербурге» пытаются найти некую «мистику» в духе голливудских фильмов –
можно и гак. Роман крепко сшит. Особенно вторая редакция. Даже пытаясь
рассмотреть структуру романа, приходится сразу же оговориться: структура
«Петербурга» многомерна, и все зависит оттого, с какой точки на нее смотреть,
какой делать срез.
    И не скажешь, что мало у нас написано о «Петербурге». Много. И у нас, и за
рубежом. Есть изумительные исследования. Но разве можно все это сравнить с
джойсианой, кафкианой, прустоведением? «Петербург» не занял того места в
мировой и отечественной культуре, которое ему по праву принадлежит. И
сетования на непереводимость языка «Петербурга» не оправдываются. А «Улисс»
переводим? Дело и не в популярности. Дело в эффекте соотношения.
Литературный критик или филолог, говоря, например, о каком-нибудь
конкретном английском романе, не может не соотносить его, пусть даже
подсознательно, с Джойсом. За любыми писаниями французских
структуралистов и постструктуралистов маячит, принимаемая или отвергаемая,
тень Пруста. А уж о том, как Кафка пронзил всю немецкую мысль, и говорить
нечего.
    Эффект соотношения этих трех гигантов давно перерос не только рамки
отечественных литератур, но и литературы вообще. Джойс, Пруст и Кафка –
культурные герои XX века. Или, как теперь говорят, культовые фигуры. Я
согласен с Владимиром Набоковым, что и Андрей Белый является такой же
культовой фигурой. Так почему же мы не смогли ввести его в Пантеон? Не
умеем? Но удалось лее сделать такими фигурами XIX века Льва Толстого и
Федора Достоевского.
    В своих размышлениях о «Петербурге» я ни в коем случае не ставлю задачу
исправить положение. Я не литературовед и даже не эссеист, мне просто
хотелось высказаться.
    Как-то, еще в 60-е годы прошлого столетия, мы с Леней Иоффе по вежливому
приглашению оказались в гостях, где любили читать. После ужина-обеда хозяева
приступили к закуске. Этой закуской были мы. Свои стихи мы не читали, что
было приятно. Нам. Что же касается пригласившей стороны, то их радовала
возможность высказать свое мнение.
    − Мне больше нравятся ваши стихи, – сказала мадам Лене.
    − Значит, поперло, – меланхолически протянул Леня.
    − А мне больше ваши! – запальчиво возразил ее муж, тыкая пальцем в меня.
    − Значит, не поперло, – удовлетворенно констатировал Иоффе. Мне с
«Петербургом» «поперло».
    А раз так, то попробую, во-первых, порезать его политической плоскостью,
спроецировать роман на историко-политическое поле, посмотреть, какие там
актанты бродят, а какие нет.

                                     81