История русской литературы. Ч.3. Полещук Л.З. - 93 стр.

чувстве обыватель всегда говорит в сниженно-бытовом плане, используя просторечную, иногда даже
вульгарную лексику: «Я такие чувства чувствую, каких вы никогда не чувствовали! Позвольте вас
чмокнуть!» «Ведь я ежели лезу к вам, то от любви» «Я готов ее скушать вместе с ее шляпкой, шубкой и
ножками, на которых блестят коньки, - так хороша! О, любовь!» В рассказе «Неудача» Чехов пишет: «О
чем же вы писать можете? – О любви, о чувствах, о ваших глазах… Прочтете – очумеете» Герой
рассказа «Счастливчик» говорит: «Природа постановила, чтобы человек в известный период своей
жизни любил. Настал этот период, ну и люби во все лопатки». В рассказе «В наш практический век,
когда…» изображена следующая сцена прощания двух влюбленных: «Я так несчастлив! Ты оставляешь
меня на целую неделю! Для любящего сердца ведь это целая вечность!» - так прощается со своей
возлюбленной герой рассказа. А потом влюбленный вспоминает «самое главное» и кричит вслед
уходящему поезду: «Я дал тебе для Маркова двадцать пять рублей… Голубчик… Расписочку дай!
Скорей! Расписочку, милая! И как это я забыл?» Разговор о «расписочке», разумеется, все сказа о
«любящем сердце» и его так называемых «возвышенных чувствах». В рассказе «В бане» говорится о
том, как лесничий Аляляев от женитьбы отказался из-за того, что папаша невесты дал приданого не 8500
рублей, а 8200. При этом папаша даже не осуждает жениха, а скорее сочувствует ему: «Так и разошлись
из-за трехсот рублей. Уходил бедный и плакал… Уж больно любил Дашу!» Так репликами самих
обывателей разоблачается пошлость их «любви», лишенной высоких чувств и основанной на
откровенном расчете. Подобным же образом обыватель относится и к природе: «По мне хоть бы и вовсе
луны не было… Наплевать!» «Луна точно табаку понюхала, спряталась за облако». Пошлые вкусы
обывателя распространяются и на искусство. Пошлому человеку чуждо все прекрасное в искусстве,
поэтому он говорит всегда в нигилистическом тоне. Вот как рассуждает барон Дронкель, герой рассказа
«В ландо» о писателе Тургеневе: «Писатель он, не стану отрицать, хороший… Пишет гладко, слог
местами даже боек, юмор есть, но… ничего особенного… Пишет, как и все русские писаки… Взял я
вчера нарочно из библиотеки «Заметки охотника», прочел от доски до доски и не нашел решительно
ничего особенного». Под стать барону Дронкелю и его собеседница: «А вы читали его «Обломова?» -
спросила Зина. – Там он против крепостного права». Так пошлость судит великое по «своим»
эстетическим законам. А главный эстетический «закон» пошлости – самоупоение невежеством.
Невежественные персонажи иногда любят щегольнуть популярной цитатой из классической литературы
и этим самым они еще более себя разоблачают, перевирая цитаты, снижая их до своих ничтожных
интересов и привычек. В рассказе «В вагоне» журналист так говорит о себе: «Недаром коллега Некрасов
сказал, что в нашей судьбе что-то лежит роковое…» В рассказе «О женщины, женщины!» Чехов
воспроизводит ход мыслей оскорбленного редактора провинциальной газеты Почитаева: «Иду искать по
свету, где оскорбленному есть чувству уголок… О женщины, женщины! Впрочем, все бабы
одинаковы!» - думал он, шагая к ресторану «Лондон». Чувствуя себя запанибрата с великими
художниками и героями их произведений, чеховские персонажи высказываются подобным образом:
«Кто-то подъехал… Ба! Да это жених твой! С шиком, канашка, шельмец этакой! Ай да мужчина!
Настоящий Вальтер Скотт!» Обыватель, верный своей психологии, поэтизирует низменные инстинкты,
возникает своего рода «поэзия» желудка: пошлый человек всегда говорит о еде в высокоторжественном
стиле: «Блины такие великолепные, что выразить вам не могу, милостивый государь: пухленькие,
рыхленькие, румяненькие. Возьмешь один, черт его знает, обмакнешь его в горячее масло, съешь –
другой сам в рот лезет. Деталями, орнаментами и комментариями были: сметана, свежая икра, семга,
тертый сыр. Вин и водок – целое море» или «Налимья печенка – это трагедия». «Из супов, наилучший,
который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому
подобной юриспруденцией». Обыватель буквально преображается, когда говорит о еде, его отличают
неподдельный восторг, волнение, которое может дойти до слез и истерики. Герой рассказа «Сирена»
признается, что он «обожает птицу», замирает перед кулебякой «от избытка чувств», а после жаркого
впадает в «сладостное затмение», так что даже на душе «умилительно»: «Откроешь кастрюлю, а из нее
пар, грибной дух… даже слеза прошибает иной раз!» или «Я раз дорогою закрыл глаза и вообразил себе
поросеночка с хреном, так со мной от аппетита истерика сделалась». Для обывателя еда – лучшее
наслаждение, цель и смысл жизни. Молодой Чехов опирается на гоголевские традиции, обличая
пошлость и обывателей. Так Чехов показывает внутреннюю пустоту и ничтожность своих героев,
прикрытые самодовольством и важностью, и тем самым протестует против того, чтобы ничтожество
интересов и самодовольство овладели человеком.
        Однако раннее творчество Чехова не сводится к обличению. Сатирический аспект творчества у
него всегда сочетается с трагическим. В трагические тона окрашены тесно связанные между собой две
темы раннего творчества Чехова: тема народа и тема внутренней красоты маленького человека. «Тоска»,
«Горе», «Ванька», «Спать хочется» - во всех этих рассказах говорится о тяжком положении маленького

                                                94