ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
79
или испуганы. Если бы восприятие не сопровождалось телесными изменениями, оно было бы
исключительно познавательным, бледным, лишенным колорита и эмоционального тепла. В таком
случае мы могли бы видеть медведя и приходить к выводу, что лучше будет обратиться к бегству,
или, получив оскорбление, полагать, что мы имеем право ударить, но не могли бы при этом
реально переживать страх или гнев.
Он отмечает, что высказанная в столь грубой форме, эта гипотеза наверняка сразу вызовет
недоверие. Между тем не требуется продолжительных или углубленных рассуждений, чтобы
смягчить ее парадоксальный характер и, возможно, даже убедить в ее правильности.
Далее следует отметить, что в тот момент, когда некоторое телесное изменение
возникает,— оно нами более или менее ясно переживается. Когда мы даже слегка чем-нибудь
обеспокоены, можно заметить, что главную роль в чувстве тела играет напряжение, часто совсем
незначительное, бровей и взгляда. При неожиданном затруднении какая-то неловкость в горле
вынуждает нас совершить прочищающее его глотательное движение или слегка откашляться;
можно привести еще очень много других примеров.
Джеймс настаивает на том, что если представить себе некоторую сильную эмоцию и затем
удалить из сознания переживания всех тех телесных симптомов, которые ей свойственны,
окажется, что ничего не осталось, нет никакого «психического материала», из которого эта эмоция
могла бы образоваться, и что сохраняется лишь холодное и безразличное состояние
интеллектуального восприятия. Можно ли вообразить состояние ярости, –спрашивает
исследователь, - и вместе с тем не представить себе волнения, возникающего в груди, прилива
крови к лицу, раздувания ноздрей, сжимания зубов и желания энергичных действий, а вместо
всего этого — расслабленные мышцы, ровное дыхание, спокойное лицо? Очевидно, нет. С
исчезновением так называемых проявлений ярости полностью исчезает и сама ярость;
единственное, что может занять ее место — это некоторое хладнокровное и бесстрастное
суждение, относящееся исключительно к области интеллекта. То же можно сказать и о печали:
чем бы она была без слез, рыданий, боли в сердце и стеснения в груди? Бесчувственным
заключением о том, что некие обстоятельства достойны сожаления — ничего больше. То же самое
обнаруживает и любая другая страсть. Полностью лишенная телесного выражения эмоция —
ничто. Такова основная мысль автора и основное следствие его теории.
Но если эмоция представляет собой лишь переживание рефлекторных процессов,
вызываемых тем, что мы называем ее «объектом», процессов, возникающих в результате
врожденной приспособленности нервной системы к этому объекту, мы немедленно наталкиваемся
на такое возражение: у цивилизованного человека большая часть объектов эмоций суть вещи,
врожденную адаптацию к которым предполагать было бы нелепо. Большая часть ситуаций,
вызывающих стыд, или многие оскорбления чисто условны и изменяются в зависимости от
социального окружения. То же относится ко многим случаям страха и желания, меланхолии и
сожаления. В отношении по крайней мере этих случаев может показаться, что идеи стыда,
желания, сожаления и т.д. должны сначала связаться с этими условными объектами воспитанием и
ассоциациями и только затем могут последовать телесные изменения, а не наоборот; почему же
этого не может быть во всех случаях?
Очевидно, когда некоторая способность оказалась закрепленной у животного благодаря ее
полезности при наличии определенных факторов среды, она может оказаться полезной и при
наличии других факторов, которые первоначально не имели никакого отношения ни к ее
появлению, ни к ее закреплению. И раз уже в нервной системе появилась способность
разряжаться, самые разные и непредвиденные воздействия могут спускать курок и вызывать
соответствующие изменения. И то, что среди этих вещей есть условности, созданные человеком,
не имеет никакого психологического значения, отмечает исследователь.
Вслед за тем, как мы отвели это возражение, возникает сомнение более общего порядка.
Можно задать вопрос: имеются ли доказательства тому, что восприятие действительно способно
вызвать многочисленные телесные изменения путем непосредственного физического влияния на
организм, предшествующего возникновению эмоции или эмоционального образа?
Единственное, что здесь можно ответить, что эти доказательства весьма убедительны.
Слушая стихотворение, драму или героическую повесть, мы часто бываем удивлены неожиданной
дрожи, как бы волной пробегающей по телу, учащенному сердцебиению, появлению слез. Еще в
большей степени это проявляется при слушании музыки. Когда мы в темном лесу внезапно видим
или испуганы. Если бы восприятие не сопровождалось телесными изменениями, оно было бы исключительно познавательным, бледным, лишенным колорита и эмоционального тепла. В таком случае мы могли бы видеть медведя и приходить к выводу, что лучше будет обратиться к бегству, или, получив оскорбление, полагать, что мы имеем право ударить, но не могли бы при этом реально переживать страх или гнев. Он отмечает, что высказанная в столь грубой форме, эта гипотеза наверняка сразу вызовет недоверие. Между тем не требуется продолжительных или углубленных рассуждений, чтобы смягчить ее парадоксальный характер и, возможно, даже убедить в ее правильности. Далее следует отметить, что в тот момент, когда некоторое телесное изменение возникает,— оно нами более или менее ясно переживается. Когда мы даже слегка чем-нибудь обеспокоены, можно заметить, что главную роль в чувстве тела играет напряжение, часто совсем незначительное, бровей и взгляда. При неожиданном затруднении какая-то неловкость в горле вынуждает нас совершить прочищающее его глотательное движение или слегка откашляться; можно привести еще очень много других примеров. Джеймс настаивает на том, что если представить себе некоторую сильную эмоцию и затем удалить из сознания переживания всех тех телесных симптомов, которые ей свойственны, окажется, что ничего не осталось, нет никакого «психического материала», из которого эта эмоция могла бы образоваться, и что сохраняется лишь холодное и безразличное состояние интеллектуального восприятия. Можно ли вообразить состояние ярости, –спрашивает исследователь, - и вместе с тем не представить себе волнения, возникающего в груди, прилива крови к лицу, раздувания ноздрей, сжимания зубов и желания энергичных действий, а вместо всего этого — расслабленные мышцы, ровное дыхание, спокойное лицо? Очевидно, нет. С исчезновением так называемых проявлений ярости полностью исчезает и сама ярость; единственное, что может занять ее место — это некоторое хладнокровное и бесстрастное суждение, относящееся исключительно к области интеллекта. То же можно сказать и о печали: чем бы она была без слез, рыданий, боли в сердце и стеснения в груди? Бесчувственным заключением о том, что некие обстоятельства достойны сожаления — ничего больше. То же самое обнаруживает и любая другая страсть. Полностью лишенная телесного выражения эмоция — ничто. Такова основная мысль автора и основное следствие его теории. Но если эмоция представляет собой лишь переживание рефлекторных процессов, вызываемых тем, что мы называем ее «объектом», процессов, возникающих в результате врожденной приспособленности нервной системы к этому объекту, мы немедленно наталкиваемся на такое возражение: у цивилизованного человека большая часть объектов эмоций суть вещи, врожденную адаптацию к которым предполагать было бы нелепо. Большая часть ситуаций, вызывающих стыд, или многие оскорбления чисто условны и изменяются в зависимости от социального окружения. То же относится ко многим случаям страха и желания, меланхолии и сожаления. В отношении по крайней мере этих случаев может показаться, что идеи стыда, желания, сожаления и т.д. должны сначала связаться с этими условными объектами воспитанием и ассоциациями и только затем могут последовать телесные изменения, а не наоборот; почему же этого не может быть во всех случаях? Очевидно, когда некоторая способность оказалась закрепленной у животного благодаря ее полезности при наличии определенных факторов среды, она может оказаться полезной и при наличии других факторов, которые первоначально не имели никакого отношения ни к ее появлению, ни к ее закреплению. И раз уже в нервной системе появилась способность разряжаться, самые разные и непредвиденные воздействия могут спускать курок и вызывать соответствующие изменения. И то, что среди этих вещей есть условности, созданные человеком, не имеет никакого психологического значения, отмечает исследователь. Вслед за тем, как мы отвели это возражение, возникает сомнение более общего порядка. Можно задать вопрос: имеются ли доказательства тому, что восприятие действительно способно вызвать многочисленные телесные изменения путем непосредственного физического влияния на организм, предшествующего возникновению эмоции или эмоционального образа? Единственное, что здесь можно ответить, что эти доказательства весьма убедительны. Слушая стихотворение, драму или героическую повесть, мы часто бываем удивлены неожиданной дрожи, как бы волной пробегающей по телу, учащенному сердцебиению, появлению слез. Еще в большей степени это проявляется при слушании музыки. Когда мы в темном лесу внезапно видим 79
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- …
- следующая ›
- последняя »