Бурятское музыкальное искусство. Будаева Т.Б. - 7 стр.

Азии объяснялось как психологическая и функциональная потребность в
сильном и расщепленном звуке (его использование в качестве средства
коммуникации, элемента военной, охотничьей, скотоводческой сигнальной
практики (работы Б.Я. Владимирцова, Э. Эмсхаймера, С.А. Кондратьева и
др.).
        В то же время сам степной ландшафт, позволяющий звуку долго и
беспрепятственно      распространяться      на        значительном         расстоянии,
способствует выявлению его сложной многосоставной природы: в силу
неодновременного угасания различных обертонов звук как бы “трескается”,
начинает мерцать, лучиться.
        Длительная практика использования акустических свойств среды (в
частности, её сопротивляемости       звуковой          волне),    знание    процессов
деформации в данной среде музыкального звука в музыке монголов
приобрели характер художественной игры и привели к эстетическим нормам
культивирования     звука.    Специфический           звук    монгольской      музыки
воплощает и такую            существенную черту кочевой культуры, как
свойственные ей не только практические, но и эмоциональные отношения
между людьми и природой, что нашло отражение в образовании целого
пласта музыкальной культуры, связанного с особым звуковым языком
общения человека с дикими и домашними животными, обращенными к ним
зовами, напевами, песнями, наигрышами и т.д. Другой аспект этого вопроса
- выработка обостренного внимания к звучанию природы, её сигналам,
развитие     соответствующего    аппарата        их     восприятия,     умения     их
дифференцировать и, подражая, воспроизводить                 (легенда о прародителе-
волке).
        Ещё один аспект восприятия расщепленного звука - его сопоставление
с восходящими к шаманскому культу представлениями о многосоставности
мира и, в частности, человеческой души, способной к расслоению. Звуки
морин-хура и уртын-дуу унаследовали свойство пребывать одновременно в
двух ипостасях из шаманской практики: реального звука как воплощения