Русская литература ХХ века после Октября: Динамика размежеваний и схождений. Типы творчества (1917-1932). Дарьялова Л.Н. - 75 стр.

намеренно сниженный и безобразный облик нищей бабы, беременной револю-
цией, в крови и лохмотьях: «А Ее     рвало кровью, и пухло Ее брюхо (по биб-
лейски — чрево) от материнства, от голода. И, израненная, окровавленная своей
и вражьей кровью,     крепко стояла Она босыми ногами смотрела на мир зор-
кими гневными глазами»27.
    Экспрессия и натурализм стиля Зазубрина на грани «срыва», отождествле-
ния художественной реальности с жизнью, поэтому так трудно читаются стра-
ницы, ибо фактография теряет свойство катарсиса. Но, видимо, писатель наме-
ренно противопоставлял себя законам художественности.
    Еще более усиливает негативный дискурс история душевной болезни Сру-
бова, так как работа подручного смерти разрушает и самого палача: сначала
Срубов чувствует себя мстителем, потом приходит равнодушие и презрение к
людям, и вот он уже выше морали: разговоры о нравственном и безнравствен-
ном, моральном и аморальном — для него «чепуха», «предрассудки». Но с этой
ледяной высоты власти, с которой все люди — точки, с высоты сверхчеловека
Срубов падает в пропасть страха, отчаяния, безумия. Личность распадается на
глазах. В.Зазубрин находится под несомненным влиянием Достоевского, и в
Срубове можно увидеть наследника Верховенского и Ставрогина. Полемика
В.Зазубрина с моралью насилия и отчуждением от общечеловеческих норм
нравственности ведется столь же рационалистически выверенно, по принципу
обратного от романтического видения, но система приемов художественных до-
казательств достаточно разнообразна.
    Писатель не только изображает прямые сцены расстрела заложников, ни в
чем неповинных людей, но и вводит сложную ситуацию. Чека арестовала и рас-
стреляла отца Срубова, известного своими контрреволюционными настроения-
ми. Зазубрин воспроизводит в повести момент блоковской поэмы «Двенадцать»,
когда красногвардейцы убеждают Петруху подчинить свое сердце интересам
революции, забыть смерть Катьки. В таком же плане действуют и товарищи
Срубова, чекисты, убеждая его в правоте общего дела над частной жизнью. Кац,
расстрелявший отца Срубова, уверен в собственной логике: «Каждый из нас,
пожалуй, может и хныкать. Но класс в целом неумолим, тверд и жесток. Класс в
целом никогда не останавливается перед трупом — перешагнет. И если мы с то-
бой рассиропимся, то и через нас перешагнут» (с.54).
    Столь же категоричен и Срубов, когда в споре с вновь назначенным комен-
дантом Моргуновым, говорит: «Чека есть орудие классовой расправы Если
расправы, так, значит, — не суд Для нас важнее всего социальное положение,
классовая принадлежность». Ему вторит Ян Пепел, затвердивший одно: «Рево-
люция — никакой филозофий: расстрелять!» (с.64).
    Таким образом, художественный рационализм выражен не только ситуатив-
но, но и в прямых вербальных формулах, каждая из которых является вариантом
основного тезиса. В.Зазубрин отображает те же социально-нравственные пара-
метры, что и А.Тарасов-Родионов, только выводы и аксиологические позиции у
автора «Щепки» прямо противоположные. Если в «Шоколаде» герой соглашает-
ся с насилием и моралью революционной жертвенности, то Зазубрин отвергает

                                                                          73