Экологическая этика. Ильиных И.А. - 277 стр.

заботы о здоровье, ведущие к этому обособлению, принадлежат к числу
печальных «плодов просвещения», остроумно осмеянных Л. Толстым в его
известной комедии. Расширение сферы любви, воспитываемое семьею и
выходящее за ее пределы, есть шаг к развитию в душе человека вселенской
любви. Много нужно сделать шагов на этом пути, чтобы достигнуть
завершения его, но бывают случаи глубоких потрясений, когда
всеобъемлющая любовь внезапно наполняет сердце человека. Л. Толстой
рассказывает об этом перевороте в душе тяжело раненного князя Андрея
Болконского. В госпитале, когда князь Андрей очнулся после операции, он
услышал рыдания раненого, которому только что отняли ногу. Это был
красавец Анатоль Курагин, который незадолго перед тем чуть не соблазнил
Наташу Ростову, невесту Андрея. Он разрушил его любовь к ней и надежды на
семейное счастье. Князь Андрей не сразу вспомнил, какая связь соединяет его с
плачущим Курагиным, но вдруг в его уме вспыхнуло живое воспоминание о
первой встрече с Наташей, «и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее,
чем когда-либо, проснулась в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая
существовала между ним и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие
распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и
восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое
сердце.
        Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными,
  любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими
  заблуждениями».
        «Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим
  нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал Бог на земле,
  которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне
  жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив.
  Но теперь уже поздно. Я знаю это!» (Война и мир. Т. III. Ч. II. Гл. 37).
       Через семь дней, проведенных почти в беспамятстве, возвращаясь от
 бреда к сознанию, князь Андрей думал: «Да, любовь... но не та любовь,
 которая любит за что-нибудь для чего-нибудь или почему-нибудь, не та
 любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага
 и все-таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая
 сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это
 блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить —
 любить Бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно
 человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И
 от этого-то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того
 человека. Что с ним? Жив ли он... Любя человеческой любовью, можно от
 любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто,
 ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь
 многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не
 любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как
 он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в
 первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья,

                                                                          277