ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
джинн запечатан в хрустальном флаконе – ах, как он сверкнет миллиардом радуг на морском ослепительном свету!
Она готова – что ей помешало? Что нам всегда мешает? Ну, скорее же, время идет!.. Время идет, и невидимые тол-
щи лет все плотнее, и ржавеют рельсы, и зарастают дороги, и бурьян по оврагам все пышней. Время течет, и колы-
шет на спине лодку милой Шуры, и плещет морщинами в ее неповторимое лицо.
...Еще чаю?
А после войны вернулись – с третьим мужем – вот сюда, в эти комнатки. Третий муж все ныл, ныл... Кори-
дор длинный. Свет тусклый. Окна во двор. Все позади. Умерли нарядные гости. Засохли цветы. Дождь барабанит
в стекла. Ныл, ныл – и умер, а когда, отчего – Александра Эрнестовна не заметила.
Доставала Ивана Николаевича из альбома, долго смотрела. Как он ее звал! Она уже и билет купила – вот он,
билет. На плотной картонке – черные цифры. Хочешь – так смотри, хочешь – переверни вверх ногами, все равно:
забытые знаки неведомого алфавита, зашифрованный пропуск туда, на тот берег.
Может быть, если узнать волшебное слово... если догадаться... если сесть и хорошенько подумать... или где-
то поискать... должна же быть дверь, щелочка, незамеченный кривой проход туда, в тот день; все закрыли, ну а
хоть щелочку-то – зазевались и оставили; может быть, в каком-нибудь старом доме, что ли; на чердаке, если ото-
гнуть доски... или в глухом переулке, в кирпичной стене – пролом, небрежно заложенный кирпичами, торопливо
замазанный, крест-накрест забитый на скорую руку... Может быть, не здесь, а в другом городе... Может быть, где-
то в путанице рельсов, в стороне, стоит вагон, старый, заржавевший, с провалившимся полом, вагон, в который
так и не села милая Шура?
"Вот мое купе... Разрешите, я пройду. Позвольте, вот же мой билет – здесь все написано!" Вон там, в том
конце – ржавые зубья рессор, рыжие, покореженные ребра стен, голубизна неба в потолке, трава под ногами – это
ее законное место, ее! Никто его так и не занял, просто не имел права!
...Еще чаю? Метель.
...Еще чаю? Яблони в цвету. Одуванчики. Сирень. Фу, как жарко. Вон из Москвы – к морю. До встречи,
Александра Эрнестовна! Я расскажу вам, что там – на том конце земли. Не высохло ли море, не уплыл ли сухим
листиком Крым, не выцвело ли голубое небо? Не ушел ли со своего добровольного поста на железнодорожной
станции ваш измученный, взволнованный возлюбленный?
В каменном московском аду ждет меня Александра Эрнестовна. Нет, нет, все так, все правильно! Там, в
Крыму, невидимый, но беспокойный, в белом кителе, взад-вперед по пыльному перрону ходит Иван Николаевич,
выкапывает часы из кармашка, вытирает бритую шею; взад-вперед вдоль ажурного, пачкающего белой пыльцой
карликового заборчика, волнующийся, недоумевающий; сквозь него проходят, не замечая, красивые мордатые
девушки в брюках, хипповые пареньки с закатанными рукавами, оплетенные наглым транзисторным ба-ба-ду-
баканьем; бабки в белых платочках, с ведрами слив; южные дамы с пластмассовыми аканфами клипсов; старички
в негнущихся синтетических шляпах; насквозь, напролом, через Ивана Николаевича, но он ничего не знает, ниче-
го не замечает, он ждет, время сбилось с пути, завязло на полдороге, где-то под Курском, споткнулось над со-
ловьиными речками, заблудилось, слепое, на подсолнуховых равнинах. Иван Николаевич, погодите! Я ей скажу,
я передам, не уходите, она приедет, приедет, честное слово, она уже решилась, она согласна, вы там стойте пока,
ничего, она сейчас, все же собрано, уложено – только взять; и билет есть, я знаю, клянусь, я видела – в бархатном
альбоме, засунут там за фотокарточку; он пообтрепался, правда, но это ничего, я думаю, ее пустят. Там, конеч-
но... не пройти, что-то такое мешает, я не помню; ну уж она как-нибудь; она что-нибудь придумает – билет есть,
правда? – это ведь важно: билет; и, знаете, главное, она решилась, это точно, точно, я вам говорю!
Александре Эрнестовне – пять звонков, третья кнопка сверху. На площадке – ветерок: приоткрыты створки
пыльного лестничного витража, украшенного легкомысленными лотосами – цветами забвения.
– Кого?.. Померла.
То есть как это... минуточку... почему? Но я же только что... Да я только туда и назад! Вы что?..
Белый горячий воздух бросается на выходящих из склепа подъезда, норовя попасть по глазам. Погоди ты...
Мусор, наверно, еще не увозили? За углом, на асфальтовом пятачке, в мусорных баках кончаются спирали земно-
го существования. А вы думали – где? За облаками, что ли? Вон они, эти спирали – торчат пружинами из гнилого
разверстого дивана. Сюда все и свалили. Овальный портрет милой Шуры – стекло разбили, глаза выколоты. Ста-
рушечье барахло – чулки какие-то... Шляпа с четырьмя временами года. Вам не нужны облупленные черешни?
Нет?.. Почему? Кувшин с отбитым носом. А бархатный альбом, конечно, украли. Им хорошо сапоги чистить. Ду-
раки вы все, я не плачу – с чего бы? Мусор распарился на солнце, растекся черной банановой слизью. Пачка пи-
сем втоптана в жижу. "Милая Шура, ну когда же...", "Милая Шура, только скажи..." А одно письмо, подсохшее,
желтой разлинованной бабочкой вертится под пыльным тополем, не зная, где присесть.
Что мне со всем этим делать? Повернуться и уйти. Жарко. Ветер гонит пыль. И Александра Эрнестовна, ми-
лая Шура, реальная, как мираж, увенчанная деревянными фруктами и картонными цветами, плывет, улыбаясь, по
дрожащему переулку за угол, на юг, на немыслимо далекий сияющий юг, на затерянный перрон, плывет, тает и
растворяется в горячем полдне.
Т. Толстая "Белые стены"
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- …
- следующая ›
- последняя »
