ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
дущем, о том, как уцелел, не сгинул, как растит лекарственные травы, о том, как пройдет по первому снегу в лег-
ких черных валенках. Вот достанет из сундука – и пройдет, оставит следы.
Мы сорвали всю бумагу, всю подчистую, мы прошлись наждачной шкуркой по босым, оголившимся доскам;
азарт очищения охватил все четыре поколения, мы терли и терли. Мы правда старались: мы не жалели ногтей и
скребков; местный магазин, пребывавший тридцать лет в коматозном оцепенении и никогда не предлагавший по-
купателям ничего, кроме резиновых сапог не нашего размера и карамели "подушечка с повидлом", в новую эпоху
ожил и завалил полки продукцией "Джонсон и Джонсон"; Джонсоны против Янсона; а что же может поделать один
Янсон против двух Джонсонов? Какие-то быстродействующие очистители и уничтожители – аэрозоли для стирания
памяти, кислоты для выведения прошлого.
Мы выскребли все и белые по лиловому розы, и кровавых собак, и клубы морозного дыхания в очереди к
сыну инспектора народных училищ, и ряды завтрашних инвалидов и смертников, доверчиво, за неделю до увечья
или смерти накупивших круглых жестяных банок шарлатанского "Усатина" в расчете на любовь и счастье, по-
добно аптекарю Янсону, запасшему много валенок для будущих, уже не понадобившихся ног.
Мы протерли доски добела, до проступившего рисунка годовых колец на скобленом дереве. Мы дали стенам
просохнуть. Потом мы взяли большую кисть, обмакнули ее в синтетический, очень цепкий, с гарантией, клей и
как следует, без пузырей – по инструкции, – промазали клеем изнаночную сторону версальских обоев. Потом мы
сложили обойные полосы пополам – клей на клей, – отнесли в спальню аптекаря Янсона, где, опять же по инст-
рукции, снова развернули полосы во всю длину и, крепко нажимая "старой ветошью" (неузнаваемой трикотажной
тряпкой, некогда бывшей неизвестно чем), притерли свежие, белые в веночках обои к свежей, еще пахнущей
Джонсоном и Джонсоном – обоими Джонсонами – стене. Клей взялся, европеец не подвел, обои прилипли как
страстный поцелуй, без люфта.
И вообще лето под Питером было хорошее, сухое, жаркое. Все быстро сохло. Наши обои, например, наутро
уже выглядели так, будто они тут всегда и были: без темных пятен, без ничего такого. Оказалось, что это не очень
сложно – обдирать и клеить. Эффект, конечно, вышел не совсем дворцовый и, честно говоря, совсем не европей-
ский, – ну, промахнулись, с кем не бывает. Не то, чтобы не доставало артистизма, а – прямо скажем – глаза бы наши
не глядели, – чего уж там – получился сарай в цветочках. Собачья будка. Приют убогого, слепорожденного чухон-
ца. В куске все смотрится не совсем так, как на стене, верно? Вот если купить совсем, совсем белые обои – без ри-
сунка, – а сейчас ведь все можно достать, – вот тогда будет очень хорошо. И этот наш ошибочный, виньеточный,
совершенно случайный и непредусмотренный узор и позор укроется под белым, ровным, аристократически-
безразличным, демократически-нейтраль- ным, ко всему равнодушным, спокойным, приветливым, никого не раз-
дражающим слоем благородной, буддийской простоты.
И в городе, у себя дома, каждый сделает то же самое. Белое – это просто и благородно. Ничего лишнего. Бе-
лые стены. Белые обои. А лучше – просто малярная кисть или валик, водоэмульсионная краска или штукатурка, –
шарах – и чисто. Все сейчас так делают. – И я так сделаю. – И я.
И я тоже. Мне нравится белое! Начать жизнь сначала! Не сдаваться! На цыпочках, осторожно, чтобы не по-
беспокоить, чуть заметной тенью, в шерстяных носках по новенькому линолеуму, с валенками подмышкой, с бу-
кетом звездчатой валерианы в руках, с пробочками и скляночками в оттопыренных карманах, с усатыми и бри-
тыми инвалидами всех времен в испуганной памяти, выходить вонь Михаилъ Августовичъ Янсонъ, шведъ, люте-
ранинъ, мещанинъ, гражданинъ, аптекарь – трудолюбивый садовник, запасливый и аккуратный человек, без лица,
без наследников, без примет, – Михаил Августович, муж маленькой жены, житель маленьких комнат, чуточку
смелый, но очень скрытный хранитель запрещенного прошлого, свидетель истории, добела ободранной нами со
стен его бывшей каморки. Михаил Августович, про которого я ничего не знаю и теперь уже никогда, никогда не
узнаю, – кроме того, что он закопал непонятное железное в саду, спрятал ненужное тряпичное на чердаке, укрыл
недопустимое, невозвратимое под обоями спальни. Своими руками я содрала последние следы Михаила Авгу-
стовича со стен, за которые он цеплялся полвека, – и, ненужный больше ни одному человеку на этом новом, от-
беленном, отстиранном, продезинфицированном свете, он ушел, наверное, навсегда и непоправимо, в травы и
листья, в хлорофилл, в корни сорняков, в немую, вечно шумящую на ветру, безымянную и блаженную, господню
фармакопею.
Читаем. Анализируем. Размышляем
1. К каким проблемам обращается Татьяна Толстая в художественной публицистике?
2. Что лежит в основе творчества писательницы?
3. Охарактеризуйте прозу Татьяны Толстой.
4. В чем особенность построения рассказа "Милая Шура"?
5. Какое продолжение находят концепты "свет" – "тьма" в рассказах "Круг", "Огонь и пыль", "Ночь", "Охо-
та на мамонта", "Факир"?
6. Какие стороны и проявления жизни символизирует антиномия "свет – тьма"?
7. Можно ли утверждать, что прием бинарности символических концептов особенно характерен для твор-
чества Т. Толстой?
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- …
- следующая ›
- последняя »
