Бывший вундеркинд. Мое детство и юность / пер. с англ. В.В. Кашин. Винер Н. - 118 стр.

стимулируют мой интерес к цивилизации Востока, который уже возник у меня, когда я
столкнулся с проблемой своего еврейского происхождения, и в более широком плане
заинтересовался проблемой недооценки народов. Интерес к Востоку ещё более усилился
вследствие того, что моим закадычным другом в тот год, когда я бродил по Мидлсакс
Фэллз и Голубым горам, стал Чао Ен Рен, блестящий молодой китаец, бросивший
аспирантский курс физики в Корнелле, чтобы изучать философию в Гарварде, и бывший
равно сведущим как в фонетике, так и в исследованиях китайской музыки. Чан продолжал
оставаться моим близким другом все эти годы, а в те периоды, когда я не мог видеться с
ним, я получал «зеленые письма», благодаря которым он разрешал проблему своей
обширной переписки. Посредством этих пространных печатных документов он держал
друзей в курсе (au fait-фр.) своих дел.
       Замечу мимоходом, что Чао Ен Рен стал, возможно, крупнейшим китайским
филологом и один из двух ведущих реформаторов китайского языка. Он также был
переводчиком Бертрана Рассела в Китае. Он женился на очаровательной китаянке – враче,
приложившей много старания для распространения китайской кухни на Западе. У них
четыре дочери, из которых две старшие родились в Соединенных Штатах, и сейчас
замужем. Они помогали своему отцу во время последней войны в преподавании
китайского языка в Гарварде.
       Дружба с этими двумя людьми помогла мне осознать роль неевропейских ученых в
американских университетах. Это был период, когда происходили большие изменения в
относительной и абсолютной роли Америки в мировой науке. Собственного говоря, эти
изменения были только частью общего процесса, в котором страны достигали расцвета и
приходили в упадок в сфере творческой деятельности. Этот процесс можно
проиллюстрировать на примере Германии, явное превосходство которой уменьшилось
вследствие эмиграции, войны и других трудностей. Более поразительными и
существенными казались мне тогда и кажутся сейчас перемены в странах, не знавших
ранее европейской культуры, таких как Китай, Япония и Индия, а также в колониальных
странах. Многие из них на протяжении моей жизни продвинулись до того, что стали
вносить существенный вклад в научный мир Запада.
       Кроме основных курсов я вел ассистентский курс по конструктивной логике. В
течение ряда лет Гарвард предоставлял право каждому доктору философии читать цикл
лекций в избранной области без оплаты и не защитывал студентам этих лекций при
присвоении ученых степеней. Так или иначе, такие лекции получили в Гарвардском
университете официальное признание. Я уже упоминал, что намеревался дополнить
аксиоматический метод процессом, с помощью которого математическая реальность
войдет в логические типы высшего порядка, будучи так организована, что автоматически
приобретет желаемые логические и структурные свойства. Идея содержала рациональное
зерно, но были и определенные трудности, которые я не предвидел и не оценил, и которые
порождались существенными ограничениями сферы нашего опыта. Моя работа была
тесно связана с понятием развития Бертрана Рассела. Мне кажется, что и в моей и его
работах, было много общих достоинств и недостатков.
       В это время на небосклоне гарвардского математического факультета появилась
звезда первой величины. Это был Дж. Д. Биркгоф. В 1912 году двадцативосьмилетний
Биркгоф изумил математический мир, решив важнейшую задачу в динамической
топологии, которая была поставлена, но не решена Пуанкаре. Но ещё более
замечательным было то, что Биркгоф выполнил свою работу в Соединенных Штатах, не
получив какого-либо образования за границей. До 1912 года считалось необходимым для
подающих надежды американских математиков завершить своё образование за границей.
Биркгоф знаменует собой начало самостоятельной зрелости американской математикой
школы.
       Он продолжил свои исследования по динамике в том направлении, в котором до
этого работал Пуанкаре, и читал курс по проблеме трех тел. Я записался на этот курс, но