Философия: Хрестоматия "Человек и мир". Бернацкий В.О. - 114 стр.

ты прочтешь в них неумолимость судьбы. Я спрашиваю тебя, считаешь ли ты воз-
можным, что через пятьдесят лет персы или (...) македонцы (...), если бы Бог пред-
сказал им будущее, поверили бы когда-нибудь, что к тому времени, в котором мы
живем, даже имя персов совершенно бы исчезло, персов, которые владели почти
всем миром, и что македонцы, имя которых было до сих пор едва известно, сейчас
стали бы властителями всего? Но это судьба, которая никогда не заключает дого-
вора с жизнью, но всегда нарушает наши расчеты новыми ударами и заставляет
признать свою силу, уничтожая наши надежды. Так же сейчас эта судьба, одарив-
шая македонцев целым Персидским царством, делает для всех людей очевидным,
что преподносит им эти благодеяния до тех пор, пока не решит распределить их
иначе».
    В том же смысле приводит Полибий, друживший, будучи греческим эмигран-
том, с римлянином Сципионом, его суждение по поводу разрушения Карфагена: та
же судьба, которую готовило римское владычество своему врагу, постигнет когда-
нибудь и Рим, так же, как некогда она постигла Трою. Полибий к этому добавляет,
что было бы трудно найти другое выражение, которое бы было столь глубокомыс-
ленно и так приличествовало бы государственному деятелю. Думать в мгновение
триумфа о возможных ударах судьбы – достойно великого мужа. Как можно не
признать превосходство этой надысторической мудрости в сравнении с иллюзиями
современного исторического сознания? Трудно представить современного госу-
дарственного деятеля, способного сказать после победоносного окончания послед-
ней мировой войны, как Сципион после разрушения Карфагена: «Та же судьба, ко-
торую уготовили мы теперь Берлину, постигнет когда-нибудь Москву и Вашинг-
тон!» Современное историческое сознание, приученное к Гегелю, Канту или Мар-
ксу, не может больше в мысли свести воедино будущее с прошлым, так как не до-
пускает возможности того, что все земное бренно. В этом пункте древнегреческое
и христианское представления об истории совпадают и противостоят современной
вере в прогресс. То, что политические государства умирают так же, как и человек,
хотя живут несколько дольше, для Августина не менее очевидно, чем для Полибия.
     Но не стоит ограничиваться только греческими и христианскими свидетельст-
вами. В Японии было издавна принято и считалось благопристойным после завер-
шения войны важным сановникам и военачальникам удаляться в буддийский мо-
настырь, – не потому, что они капитулировали, но потому, что благодаря своей че-
ловеческой зрелости и прозорливости знали о непрочности всего человеческого.
    Различие классического и современного типов исторического сознания прояв-
ляется уже словесно: у греков и римлян не было специального слова для того, что
мы обозначаем существительным «история» в единственном числе; они знали
только истории («historiae») во множественном числе. Мы различаем в немецком
языке «Geschichte» и «Нistoгiе», причем слово «Geschichte» подразумевает собы-
тие, а «Нistoriе» – слово греческое, иностранное, каковым обозначают известие,
сообщение о происходящем. Гегель, отталкиваясь от этого различия, подчеркивал
существенную связь между «res gastae» и «historia rerum geatarum», ибо собственно
историческое действие и происшествие одновременно как бы и историческое соз-
нание и историческое повествование о нем. Народы, лишенные исторического соз-
нания, не имеют собственной истории, даже если с ними очень многое произошло.
                                       114