Философия: Хрестоматия "Человек и мир". Бернацкий В.О. - 123 стр.

циальное самообретение реализуется в процессе его «миротворчества». Это есть
исторический язык его общезначимой смыслосодержащей персонализации. А язык
постистории – это или чисто коммуникативный язык повседневности, или подлин-
ный, нормативный литературный язык, который затем в совершенно «свободном
от всякого влияния диалоге» (Хабермас) может преобразоваться либо в несвязную
болтовню, либо в высшей степени специализированный искусственный и профес-
сиональный язык, на котором могут изъясняться немногочисленные технократы
(независимо от того, приведут они к гибели или нет ставший почти безликим уни-
версальный «мир» так называемого «единого человечества»).
    Все три вида истории (предыстория – история – постистория) охватываются
понятием истории. Все три языка (мифологический язык – исторический язык –
общий коммуникативный язык или технический искусственный язык) взаимосвя-
заны. Это просто различные способы выражения смысла в человеческой речи.
    Несмотря на свою внешнюю упрощенность и общую понятность (как комму-
никативного языка), с одной стороны, а также несмотря на свою в высшей степени
сложную техническую специализированностъ (как искусственного языка), с дру-
гой стороны, постисторический язык уже больше не несет содержательного ото-
бражения мира. Хотя постисторический язык и является языком единого «мира»,
он, обладая минимальной историчностью, принадлежит всем «мирам», существуя
там, где господствует потребительское общество, где на место подлинной смены
стилей приходит чередование популярных мод, где народ и государство как соци-
альные институты больше почти ничего не значат.
    При таком подходе существуют именно истории эпохально- и континентально-
различных группировок и их миров, а вопрос состоит в том, был или нет здесь дос-
тигнут смысл. Однако не существует истории и смысла в «единственном числе»,
самих по себе, «истории» одного мира, а значит, и истории человечества вместо
полноты миров, отличающихся друг от друга культурно, эпохально, континен-
тально, соответственно историй человеческих групп, которые обрели или не обре-
ли в этих мирах смысл и счастье.
    Представления о таком единстве так называемой всемирной истории, всеобщей
истории, истории человечества (о которой все-таки нельзя еще точно сказать, су-
ществует ли она вообще) порождали до сих пор в Западной Европе многочислен-
ные спекулятивные попытки объяснения смысла. [...]
    Пожалуй, философия исторического не сможет никогда найти иной смысл, от-
личный от того, который в действительности осознается в исторической удаче или
неудаче. Его она должна подвергнуть рефлексии. Этот опыт свидетельствует о
том, что обязательно «существует» этот смысл конечной истории.
    Если смерть является такой силой, которая необходимо подталкивает нас как
свободных людей к успешной реализации нашего бытия в историческом языке, не
является ли она тем, что делает нашу жизнь осмысленной, и в то же время тем, что
уничтожает весь смысл? История свидетельствует: «Смысл существует», а она яв-
ляется опытом выполнения смысловой задачи. Но мы можем, об этом также свиде-
тельствует опыт смерти, и не решить задачу удержания смысла. Может так слу-
читься, что нам не удастся собственными силами остаться в произведениях, смыс-
ле, языке. А может быть, когда мы не сможем самостоятельно обрести смысл, он
                                      123