Философия: Хрестоматия "Человек и мир". Бернацкий В.О. - 88 стр.

бы перенести самую мысль о смерти, если бы жизнь была радостью? Теперь же
смерть имеет еще ту хорошую сторону, что она – конец жизни, в страданиях жиз-
ни мы утешаем себя смертью и в смерти утешаем себя страданиями жизни. Истина
же в том, что и смерть, и жизнь с ее страданиями представляют одно неразрывное
целое – один лабиринт заблуждений, выйти из которого так же трудно, как и жела-
тельно.
    Если бы мир не был чем-то таким, чему в практическом отношении лучше бы
не быть, то и в теоретическом отношении он не представлял бы собою проблемы:
его существование или совсем не нуждалось бы в объяснении, так как оно было бы
настолько понятно само собою, что никому бы и в голову не приходило ни удив-
ляться ему, ни спрашивать о нем; или же цель этого существования была бы для
всех очевидна. На самом же деле мир представляет собою неразрешимую Пробле-
му, так как даже в самой совершенной философии всегда будет еще некоторый не-
объясненный элемент, подобно неразложимому химическому осадку или тому ос-
татку, который всегда получается в иррациональном отношении двух величин. По-
этому, когда кто-нибудь решается задать вопрос, почему бы этому миру лучше во-
все не существовать, то мир не может ответить на это, не может оправдать себя из
самого себя, не может найти основания и конечной причины своего бытия в самом
себе и доказать, что существует он ради самого себя, т. е. для собственной пользы.
Согласно моей теории, это объясняется, конечно, тем, что принцип бытия мира не
имеет решительно никакого основания, т. е. представляет собою слепую волю к
жизни, а эта воля как вещь в себе не может быть подчинена закону основания, ко-
торый служит только формой явлений и который один оправдывает собою всякое
«почему?». А это вполне отвечает и характеру мира, ибо только слепая, а не зрячая
воля могла поставить самое себя в такое положение, в каком мы видим себя. Зря-
чая воля, напротив, скоро высчитала бы, что предприятие не покрывает своих из-
держек, ибо жизнь, исполненная необузданных порывов и борьбы, требующая на-
пряжения всех сил, обремененная вечной заботой, страхом и нуждой, неминуемо
влекущая к разрушению индивидуального бытия, такая жизнь не искупается са-
мым существованием человека, которое завоевано столь трудной ценою, эфемерно
и под нашими руками расплывается в ничто. Вот почему объяснение мира из неко-
торого анаксагоровского «ума», т. е. из некоторой воли, руководимой сознанием,
непременно требует известной прикрасы в виде оптимизма, который и находит се-
бе тогда своих защитников и глашатаев наперекор вопиющему свидетельству це-
лого мира, исполненного страданий. Оптимизм изображает нам жизнь в виде како-
го-то подарка, между тем как до очевидности ясно, что если бы раньше нам пока-
зали и дали попробовать этот подарок, то всякий с благодарностью отказался бы от
него; не даром Лессинг удивлялся уму своего сына, который ни за что не хотел вы-
ходить на свет, был насильно извлечен в него акушерскими щипцами и, не успев
явиться, сейчас же поспешил уйти из мира. Правда, говорят, что жизнь от одного
своего конца и до другого представляет собою не что иное, как назидательный
урок; на это всякий может ответить: «именно поэтому я и хотел бы, чтобы меня
оставили в покое самодавлеюшего ничто, где я не нуждался ни в уроках, ни в чем
бы то ни было». И если к этому прибавляют, что всякий человек должен будет в
свое время дать отчет о каждом часе своей жизни, то скорее мы сами вправе требо-
                                       88