Философия: Хрестоматия "Человек и мир". Бернацкий В.О. - 91 стр.

живают печали. Параллельно с этим замечается тот факт, что жажда мести, в своих
высших проявлениях, ищет смерти врага, как величайшего из несчастий, которые
нам суждены на земле. Мнения изменяются от времени и места; но голос природы
всегда и везде остается тем же, и поэтому он прежде всего заслуживает внимания.
И вот этот голос как будто явственно говорит нам, что смерть – великое зло. На
языке природы смерть означает уничтожение. И что смерть есть нечто серьезное,
это можно заключить уже из того, что и жизнь, как всякий знает, тоже не шутка.
Должно быть, мы и не стоим ничего лучшего, чем эти две вещи.
    Поистине, страх смерти не зависит ни от какого знания: ведь животное испы-
тывает этот страх, хотя оно и не знает о смерти. Всё, что рождается, уже приносит
его с собою на землю. Но страх смерти [говоря] априори нечто иное, как оборотная
сторона волн к жизни, которую представляем все мы. Оттого всякому живому
одинаково прирождена как забота о самосохранении, так и страх гибели; именно
последний, а не простое стремление избежать градаций, оказывается в той боязли-
вой осмотрительности, с какою животное старается оградить себя, а еще более
свое потомство, – от всякого, кто только может быть ему опасен. Почему убегает,
дрожит и хочет скрыться? Потому что оно – всецело воля к жизни, а в качестве та-
ком подвержено смерти и желает выиграть время. Таков же точно по своей приро-
де и человек. Величайшее из зол, худшее из всего, что только может грозить ему,
это – смерть; величайший страх – это страх смерти. Ничто столь неодолимо не по-
буждает нас к живейшему участию, как если другой подвергается смертельной
опасности; нет ничего ужаснее, чем смертельная казнь. Раскрывающаяся во всем
этом безграничная привязанность к жизни ни в каком случае не могла возникнуть
из познания и размышлений: напротив, для последних она скорее представляется
нелепой, потому что с объективной ценностью жизни дело обстоит весьма скверно
и во всяком случае остается под большим сомнением, следует ли жизнь предпочи-
тать небытию; можно сказать даже так, что если бы предоставить свободу слова
опыту и рассуждению, то небытие, наверное, взяло бы верх. Постучитесь в гробы и
спросите у мертвецов, не хотят ли они воскреснуть, – и они отрицательно покача-
ют головами. К этому же сводится и мнение Сократа, высказанное в «Апологии
Платона»; и даже бодрый и жизнерадостный Вольтер не мог не сказать: «мы лю-
бим жизнь, но и небытие имеет свою хорошую сторону»; а в другом месте: «я не
знаю, что представляет собою жизнь вечная; но эта жизнь – скверная шутка». Да и
кроме того, жизнь во всяком случае должна скоро кончиться, так что те немногие
годы, которые нам еще, быть может, суждено прожить, совершенно исчезают пе-
ред бесконечностью того времени, когда нас уже больше не будет. Вот почему при
свете мысли даже смешным кажется проявлять такую заботливость об этой капле
времени, приходить в такой трепет, когда собственная или чужая жизнь подверга-
ется опасности, и сочинять трагедию, весь ужас которой имеет свой нерв только в
страхе смерти. Таким образом, могучая привязанность к жизни, о которой мы го-
ворили, неразумна и слепа; она объясняется только тем, что все наше внутреннее
существо уже само по себе есть воля к жизни и жизнь поэтому должна казаться
нам высшим благом, как она ни горестна, кратковременна и ненадежна; объясняет-
ся эта привязанность еще и тем, что эта воля, сама по себе и в своем изначальном
виде, бессознательна и слепа. Что же касается познания, то оно не только не слу-
                                       91