Философия: Хрестоматия "Человек и мир". Бернацкий В.О. - 92 стр.

жит источником этой привязанности к жизни, но даже, наоборот, раскрывает перед
нами ничтожество последней и этим побеждает страх смерти. Когда оно, познание,
берет верх и человек спокойно и мужественно идет навстречу смерти, то это про-
славляют как великий и благородный подвиг: мы празднуем тогда славное торже-
ство познания над слепою волей к жизни, – волей, которая составляет все-таки яд-
ро нашего собственного существа. С другой стороны, мы презираем такого чело-
века, в котором познание в этой борьбе изнемогает, который во что бы то ни стало
цепляется за жизнь, из последних сил упирается против надвигающейся смерти и
встречает ее с отчаянием3; а между тем в нем сказывается только изначальная
сущность нашего я и природы. И кстати, невольно возникает вопрос: каким обра-
зом безграничная любовь к жизни и стремление во что бы то ни стало сохранить ее
возможно дольше, – каким образом это стремление могло бы казаться презренным,
низким и, в глазах последователей всякой религии, не достойным ее, если бы
жизнь была подарком благих богов, который мы-де приняли со всею признатель-
ностью? И в таком случае можно ли было бы считать великим и благородным пре-
зрение к жизни?
    Итак, эти соображения подтверждают для нас то, 1) что воля к жизни – сокро-
веннейшая сущность человека; 2) что она сама по себе бессознательна, слепа; 3)
что познание, это – первоначально чуждый ей, дополнительный принцип; 4) что
воля с этим познанием враждует и наше суждение одобряет победу знания над во-
лей.
    Если бы то, что нас пугает в смерти, была мысль о небытии, то мы должны
были бы испытывать такое же содрогание при мысли о том времени, когда нас еще
не было. Ибо неопровержимо верно, что небытие после смерти не может быть от-
лично от небытия перед рождением и, следовательно, не более горестно. Целая
бесконечность прошла уже, а нас еще не было, – и это нас вовсе не печалит. Но то,
что после мимолетного интермеццо какого-то эфемерного бытия должна последо-
вать вторая бесконечность, в которой нас уже не будет, – это в наших глазах жес-
токо, прямо невыносимо. Но, быть может, эта жажда бытия зародилась в нас отто-
го, что мы его теперь отведали и нашли высоко желанным? Бесспорно, нет, – как я
это вкратце пояснил уже выше; скорее полученный нами опыт мог бы пробудить в
нас тоску по утраченному раю небытия. Да и надежда на бессмертие души всегда
связывается с надеждой на «лучший мир», – признак того, что наш-то мир не мно-
гого стоит. И несмотря на все это, вопрос о нашем состоянии после смерти тракто-
вался и в книгах, и устно, наверное, в десять тысяч раз чаще, нежели вопрос о на-
шем состоянии до рождения. Между тем теоретически обе проблемы одинаково
важны для нас и законны; и тот, кто сумел бы ответить на одну из них, тем самым
решил бы и другую. У нас имеются прекрасные декламации на тему о том, как на-
ше сознание противится мысли, что дух человека, который объемлет вселенную и
питает столько великолепных мыслей, сойдет вместе с нами в могилу; но о том,
что этот дух пропустил целую бесконечность, прежде чем он возник с этими свои-
ми качествами, и что мир так долго вынужден был обходиться без него, – об этом
3
 «В гладиаторских боях мы обыкновенно презираем робких и униженно молящихся о пощаде; наоборот,
мы хотели бы сохранить жизнь тех, кто храбр и мужественен, кто сам отважно предает себя смерти» (Ци-
церон. «За Милона», гл.34).
                                                92