Современный немецкий роман. Ч.2. Чугунов Д.А. - 32 стр.

                                    32
и писает, то его моча поднимается из-под поезда вверх и, распыляясь,
тончайшим слоем оседает на моем лице, так что я этого не замечаю, но на
лице моем уже есть пленка из мочи, и если бы я провел языком по губам, то
мог бы почувствовать вкус мочи незнакомца. Мне было десять лет, когда я
об этом думал.
     Сегодня, разумеется, окна уже нельзя открыть, потому что в вагонах
первого класса, которые оформлены просто херово и всегда напоминают
мне какие-то торговые пассажи, уже нет ничего клевого и, главное, ничто
не осталось таким, как было прежде. Теперь все такое прозрачное – не
знаю, понятно ли я выражаюсь, – ну, в общем, все из стекла и прозрачного
турецкого пластика, и почему-то мне это не в кайф.
     Я, значит, сижу и пытаюсь припомнить, какими были поезда раньше, и
тут из бутылки «Ильбесхаймер Херрлих» с шумом вылетает пробка. Из-за
тряски этого долбаного поезда я проливаю немного красного вина на свой
китоновский пиджак, а, как известно, пятна от красного вина никогда не
выводятся, – но я все равно тру пятно как ненормальный, потом сыплю на
него соль из пакетика, потому что мама когда-то мне говорила, что это
помогает. Это, натурально, ничего не дает, но пока я так сижу, и тру пятно,
и посыпаю его солью, и тем временем постепенно дозреваю, потому что с
утра еще ничего не ел, к моему столику подходит какой-то тип и
спрашивает, свободно ли здесь.
     Я в полном изумлении смотрю на него снизу вверх, потому что эта
фраза – свободно ли здесь? – кажется мне абсолютно неуместной, и я даже
не могу достаточно быстро отреагировать на его слова, потому что, как уже
говорил, здорово надрался, и тогда этот хмырь, так и не дождавшись моего
ответа, садится прямо напротив меня и разворачивает меню. В этот момент
я жалею, что не поехал в Гамбург на своем «триумфе».
     Я смотрю на хмыря, как он сидит передо мной и изучает долбаную
пеструю карту с перечнем блюд, и замечаю, что он носит такую маленькую
бородку, какая была у Ленина и как теперь носят фаны из Mojo-клуба, но
только он носит ее не ради моды, а совершенно всерьез (впрочем,
любители джаза из Mojo-клуба на самом деле тоже воспринимают свою
внешность всерьез), – нет, правда, у него такая характерная ленинско-
чиновничья бородка, что мой друг Нигель определенно назвал бы его
Mösenbart, «пиздобородым».
     Итак, этот тупак листает меню, потом подзывает кельнершу,
заказывает две сардельки с картофельным салатом и банку пива, а когда
пиво приносят, наливает себе, держа стакан слегка наклонно, чтобы туда не
попало много пены, приподнимает стакан, приветствуя меня, – он в самом
деле хотел меня поприветствовать! – и говорит: «Приятного аппетита».
При этом он улыбается. Я опять вспоминаю о своем «триумфе», думаю, что
сейчас мог бы уже быть в Гамбурге, вместо того чтобы сидеть здесь, в
вагоне-ресторане, и позволять пить за мое здоровье какому-то
пиздобородому мудаку. Я смотрю ему прямо в глаза, хотя мне это дается
нелегко – я имею в виду, сфокусировать зрение, – но не улыбаюсь и не
произношу ни слова.
     Мудило пожимает плечами, вынимает из своего стоящего под
столиком кейса еженедельник «Штерн» и начинает его перелистывать – от
конца к началу. За окном темно, поезд сейчас проезжает через Хейде/Голь-