Современный немецкий роман. Ч.2. Чугунов Д.А. - 8 стр.

                                    8
понять, о чем она все время твердит. А я вот действительно хочу теперь
знать, какие у вас, собственно, были отношения с моим братом. Сын
Себастьяна, он время от времени навещает ее, не раз рассказывал о неком
господине Шоссау, ей всегда описывали его как очень милого и
отзывчивого, вообще дружелюбного человека. Сыну Себастьяна тоже ведь
нелегко приходилось с отцом. Да, недоразумения легко укореняются в
любой семье, ах, что там… (С. 109–111)

     …Вечно этот грубый юмор. Сидит на кушетке и корчит рожи, он так и
раньше всегда делал, такая у него манера шутить. Позади них опять
послышались громкие голоса. Но мы же постоянно должны помнить о том,
сказал Харальд Мор, какое великое зло причинили мы людям, наша
историческая ответственность в том и заключается, чтобы всегда помнить
об этом и никогда не забывать о своей вине. Тетя Ленхен: но как она может
о чем-то помнить, чего не испытала вообще? Она постоянно почему-то
должна помнить о том, чего в ее жизни не было, а о том, что она пережила,
ей помнить нельзя и даже запрещается говорить об этом, например о
трудовом фронте в период рейха. Он: но все дело в том, как она об этом
говорит. Она: а как она говорит об этом? Она просто рассказывает, что
пережила во время этих работ. Зачем ей лгать или что-то выдумывать? Она
действительно все это пережила лично. Трудовой фронт был самым
лучшим временем ее жизни. Со всеми своими подружками, которые теперь
уже умерли, она познакомилась, отбывая имперскую трудовую повинность,
партийные марши они распевали только в Померании, а в Тюрингии всегда
пели народные песни, и они ей нравились, между прочим, гораздо больше.
Утром на поверке снова обязательно только партийные гимны, ей это было
не очень-то по душе, лучше бы она спела одну из немецких народных
песен, в Тюрингии они особенно хороши. Благодаря трудовой повинности
она увидела весь рейх, и это было для нее самым дорогим, в конце концов
ее муж погиб за него уже на второй день войны, второго сентября, под
Любице, и тогда она пошла на трудовой фронт. Харальд, сказала госпожа
Адомайт, ты же знаешь, чем больше ей возражают, тем больше она будет
говорить об этом. Ей страшно хочется нас позлить. Харальд тете Ленхен: и
при этом ты остаешься такой обворожительной. Она: никакая она не
обворожительная. Она уже объясняла до этого молодому человеку,
которого силой увели от нее, что всем хочется, чтобы она была сегодня
обворожительной, а она этого вовсе не хочет, потому что здесь собрались
всё очень плохие люди, ворвались в чужую квартиру, не имеющую к ним
никакого отношения, ну просто вообще никакого, никто из них здесь не
горюет и не помнит о трауре, все только пьют и едят и даже не вспоминают
покойного, разве один тот молодой человек, он полон тоски и печали, это
по нему видно, ни у кого другого ничего подобного на лице не написано,
все это сплошь лживая и отвратительная компания. Жанет Адомайт
вздернула брови и нервно прикусила губу. Семейство Мор переглянулось.
Господин Брайтингер с интересом поднял голову от «Вестника Веттерау».