Русская литература ХХ века после Октября: Динамика размежеваний и схождений. Типы творчества (1917-1932). Дарьялова Л.Н. - 63 стр.

вали старого еврея «с серебряной бородой». Тот вырывался, взвизгивая. «Тогда
Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой.
Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторож-
но зарезал старика, не забрызгавшись» (с.91). Объективная манера письма лишь
усиливает эмоциональное потрясение и рассказчика Лютова, и читателя этой
сцены. Эстетическая сила воздействия и нравственно-этическое неприятие авто-
ра здесь соответствуют друг другу. Бабель — художник — одновременно при-
знает и отталкивается от революционной действительности. Он видит, как прав-
да оборачивается иллюзией, гуманистическая идея, осуществляемая через кровь
и насилие, становится бесчеловечной, а духовно-нравственные опоры и религи-
озная вера, то есть то, чем и был силен русский человек, распадаются на глазах.
В двойственном восприятии Бабеля усиливается мотив отторжения от револю-
ционной идеи, и его гуманистические позиции сближают автора «Конармии» с
оппозиционной литературой. Эпоха революции изображается в цикле как начало
вселенской нравственной катастрофы. Писатель обращается к глобальным мас-
штабам повествования, взгляду сверху, из космоса, а также из глубины истории.
Почти в каждом рассказе говорится о погибающем солнце и отступающем свете.
Вот несколько примеров: «Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная
голова» (с.27); «Умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух» (с.54);
«Нежная кровь льется из опрокинутой бутылки там, вверху, и меня обволакива-
ет легкий запах тления» (с.51); «Пылание заката разлилось над ним, малиновое и
неправдоподобное, как надвигающаяся смерть» (с.69); «Вечер взлетел к небу,
как стая птиц, и тьма надела на меня мокрый свой венец» (с.145).
    Перекличка с библейским текстом и библейские конструкции имеют свою
семантическую функцию: бойцы Конной Армии предстают в образе носителей
смерти, разрывающих связи с христианской культурой как Востока, так и Запа-
да. И Матвей Павличенко скажет: «Бог от нас, холуев, ушился» (с.79), т. е. отка-
зался, он же прочитает несуществующий приказ Ленина: « приказываю Пав-
личенко, Матвею Родионовичу, лишать разных людей жизни согласно его ус-
мотрению» (с.79). Бога заменяет вождь, разрешающий дьявольское своеволие.
Этот мотив осквернения религии и божественной природы человека является
ведущим в системе цикла, а рассказ «У святого Валента» — наивысшая концен-
трация скверны, соблазна, безнравственности. Земная живопись пана Аполека,
его «обольстительная» точка зрения на смерть и страдания, уступает место пря-
мому шабашу плоти в самой жизни: в святом месте, у алтаря, казаки повалили
эскадронную девицу, «открылось тело Сашки, цветущее и вонючее, как мясо
только что зарезанной коровы » (с.108). Однако Бабель далек от простой нега-
тивной констатации, поскольку он предугадывает трагическую судьбу самих
насильников. В глазах казаков как бы оживает скульптурное изображение стра-
дающего Христа, и параллельность мук Богочеловека и человека выявлена по-
вторением глагольных форм: «В глубине открывшейся ниши бежала борода-
тая фигурка в оранжевом кунтуше »; «Казачонок         закричал и, опустив голо-
ву, бросился бежать »; «Старуха целовала мои сапоги с нежностью, обняв их
как младенца»; Пан Людомирский «упал на колени и обнял ноги Спасителя»
(с.108, 110).
                                                                             61