Составители:
Рубрика:
6
7
« — Казалось мне ясно, что и она, и я покорны одному кругу роковой вла-
сти, давящей, неумолимой».
« — Кругом него не было языков пламени, не пахло серой, все было в нем
обыденно и обычно, но эта дьявольская обыденность была насыщена значи-
тельным и властвующим» (Выделено автором. — Л.Д.)
23
.
Действие большинства повестей происходит в начале прошлого столетия
или в стародавние времена, однако исторический колорит не может изменить
впечатления, что писатель воспроизводит свою эпоху, состояние современной
ему личности. В вышеприведенных отрывках из текста «Венедиктова» постоян-
но повторяется мотив власти роковой силы, признаки которой — значитель-
ность, повсеместность, неумолимость и гибельность для
личности. Неслучайно
Чаянов выделяет эти понятия графически. Фантастика романтического жанра
была для Чаянова поэтической формой, чтобы дать представление о власти над-
личных сил в социальной жизни 20-х годов, обозначить тот инфернальный, мис-
тический план истории, который сопрягается в сознании верующего человека с
дьявольской властью, властью большевиков. И наконец, Чаянов видел источник
зла не только вовне, но и в самом человеке («Венецианское зеркало…»), в его
двойничестве, в его примирении с темными силами своей души.
Вместе с тем романтический дискурс позволял автору нейтрализовать тя-
жесть системы, основанной на произволе, на чьей-то воле и ложном прагматиз-
ме.
Как и Грин, автор романтических повестей,
Чаянов, верит в человека, кото-
рый отчаянным усилием воли побеждает зло, но в отличие от Грина приветству-
ет обычное: быт, семью, уют, порядок привычного существования, которые ста-
ли так хрупки и беззащитны в новых исторических условиях. Финал повестей
благополучен — возвращение в нормальную жизнь, к очагу, к любимой женщи-
не. А необычное
, фантастическое — разгул дьяволиады, то, что пришло с рево-
люцией: «Разрушая семейный очаг, мы тем самым наносим последний удар
буржуазному строю», «Семейный уют порождает собственнические желания»
— эти и другие лозунги слышит герой повести «Путешествие моего брата Алек-
сея в страну крестьянской утопии». Приметы двадцатых годов с их митингами,
диктатом идей и
подозрительным отношением к «чужаку» оказались присущи и
восьмидесятым, времени действия утопии, вернее, антиутопии.
Таким образом, романтическая проза Чаянова была своеобразным откликом
на торжество новой системы, его ответом художественному рационализму лите-
ратурного факта и одновременно выражением чувства любви к своему родному
городу, Москве, в которой так остро чувствуется старина. «Совершенно несо-
мненно, что всякий уважающий себя город должен иметь некоторую украшаю-
щую его Гофманиаду…» (с.56).
Говоря о Чаянове, нельзя не отметить еще о одного талантливого человека,
тоже ученого и тоже энциклопедически образованного, к тому же незаурядного
художника-пейзажиста и одаренного поэта. Речь идет об Александре Леонидови-
че Чижевском (1897-1964), работавшем в сфере биофизики
. Интересно, что в
« Казалось мне ясно, что и она, и я покорны одному кругу роковой вла-
сти, давящей, неумолимой».
« Кругом него не было языков пламени, не пахло серой, все было в нем
обыденно и обычно, но эта дьявольская обыденность была насыщена значи-
тельным и властвующим» (Выделено автором. Л.Д.)23.
Действие большинства повестей происходит в начале прошлого столетия
или в стародавние времена, однако исторический колорит не может изменить
впечатления, что писатель воспроизводит свою эпоху, состояние современной
ему личности. В вышеприведенных отрывках из текста «Венедиктова» постоян-
но повторяется мотив власти роковой силы, признаки которой значитель-
ность, повсеместность, неумолимость и гибельность для личности. Неслучайно
Чаянов выделяет эти понятия графически. Фантастика романтического жанра
была для Чаянова поэтической формой, чтобы дать представление о власти над-
личных сил в социальной жизни 20-х годов, обозначить тот инфернальный, мис-
тический план истории, который сопрягается в сознании верующего человека с
дьявольской властью, властью большевиков. И наконец, Чаянов видел источник
зла не только вовне, но и в самом человеке («Венецианское зеркало »), в его
двойничестве, в его примирении с темными силами своей души.
Вместе с тем романтический дискурс позволял автору нейтрализовать тя-
жесть системы, основанной на произволе, на чьей-то воле и ложном прагматиз-
ме.
Как и Грин, автор романтических повестей, Чаянов, верит в человека, кото-
рый отчаянным усилием воли побеждает зло, но в отличие от Грина приветству-
ет обычное: быт, семью, уют, порядок привычного существования, которые ста-
ли так хрупки и беззащитны в новых исторических условиях. Финал повестей
благополучен возвращение в нормальную жизнь, к очагу, к любимой женщи-
не. А необычное, фантастическое разгул дьяволиады, то, что пришло с рево-
люцией: «Разрушая семейный очаг, мы тем самым наносим последний удар
буржуазному строю», «Семейный уют порождает собственнические желания»
эти и другие лозунги слышит герой повести «Путешествие моего брата Алек-
сея в страну крестьянской утопии». Приметы двадцатых годов с их митингами,
диктатом идей и подозрительным отношением к «чужаку» оказались присущи и
восьмидесятым, времени действия утопии, вернее, антиутопии.
Таким образом, романтическая проза Чаянова была своеобразным откликом
на торжество новой системы, его ответом художественному рационализму лите-
ратурного факта и одновременно выражением чувства любви к своему родному
городу, Москве, в которой так остро чувствуется старина. «Совершенно несо-
мненно, что всякий уважающий себя город должен иметь некоторую украшаю-
щую его Гофманиаду » (с.56).
Говоря о Чаянове, нельзя не отметить еще о одного талантливого человека,
тоже ученого и тоже энциклопедически образованного, к тому же незаурядного
художника-пейзажиста и одаренного поэта. Речь идет об Александре Леонидови-
че Чижевском (1897-1964), работавшем в сфере биофизики. Интересно, что в
67
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- …
- следующая ›
- последняя »
