Макрокосм и микрокосм в художественном мире А.Платонова. Дмитровская М.А. - 36 стр.

UptoLike

Составители: 

36
из временной тучи. Дождь был окладнойна всю ночь либо на сутки; шумели
дворовые деревья, обрабатываемые ветром и дождем, и брехали сторожевые со-
баки, на обгороженных дворах.
Ветер какой дует, дождь идет! — проговорил Захар Павлович. — А сы-
на опять скоро не будет со мной».
Эта сцена находится в контрфазе по
отношению к смерти ребенка в Чевен-
гуре. Дванов стоит еще перед надеждой, перед возможностью тайны, что и от-
мечено крещением его водой (дождем) и Духом (ветром). Смерть же ребенка
означает полное развенчание надеждыпоэтому дождь не проливается над Че-
венгуром, и ветер уносит его в степь.
С инверсией представления о животворящих
духе-воздухе мы встречаемся в
рассказе «Мусорный ветер», где Лихтенбергу грозит опасность умереть, «задох-
нувшись мусорным ветром, в сухом удушье сомнения», засохнуть «от горячего
мутного ветра». Здесь стихия разрушительного ветра совмещается со стихией
огня при полном отсутствии влаги и дождя. В этом рассказе исторические ин-
туиции Платонова облекаются в образную
форму апокалипсического видения и
выступают в значении, противоположном мифу о творении (ср.: Элиаде 1995,
72—73).
Роман Платонова «Чевенгур» обнаруживает ряд пересечений с романом
«Счастливая Москва». В последнем из них проблема бессмертия задана на двух
уровняхфизическом (опыты хирурга Самбикина) и метафизическом (мечты о
достижении воздушной страны бессмертия, а также о крылатом человеке
). С за-
дачей достижения бессмертия тесно связано стремление героев разрушить само-
тождественность «я», победить прикованность к своему телу и сознанию. Силь-
нее всего это желание выражено у Сарториуса, который решает проблему бук-
вально: он приобретает паспорт на имя Ивана Груняхина и начинает жить жиз-
нью другого человека. Желание перестать быть
собой, чтобы стать другим вы-
ражено также у Москвы Честновой, — у нее это проистекает от ощущение пол-
ноты жизни, которая не может замыкаться только в границах одного тела и соз-
из временной тучи. Дождь был окладной — на всю ночь либо на сутки; шумели
дворовые деревья, обрабатываемые ветром и дождем, и брехали сторожевые со-
баки, на обгороженных дворах.
   — Ветер какой дует, дождь идет! — проговорил Захар Павлович. — А сы-
на опять скоро не будет со мной».
   Эта сцена находится в контрфазе по отношению к смерти ребенка в Чевен-
гуре. Дванов стоит еще перед надеждой, перед возможностью тайны, что и от-
мечено крещением его водой (дождем) и Духом (ветром). Смерть же ребенка
означает полное развенчание надежды — поэтому дождь не проливается над Че-
венгуром, и ветер уносит его в степь.
   С инверсией представления о животворящих духе-воздухе мы встречаемся в
рассказе «Мусорный ветер», где Лихтенбергу грозит опасность умереть, «задох-
нувшись мусорным ветром, в сухом удушье сомнения», засохнуть «от горячего
мутного ветра». Здесь стихия разрушительного ветра совмещается со стихией
огня при полном отсутствии влаги и дождя. В этом рассказе исторические ин-
туиции Платонова облекаются в образную форму апокалипсического видения и
выступают в значении, противоположном мифу о творении (ср.: Элиаде 1995,
72—73).
   Роман Платонова «Чевенгур» обнаруживает ряд пересечений с романом
«Счастливая Москва». В последнем из них проблема бессмертия задана на двух
уровнях — физическом (опыты хирурга Самбикина) и метафизическом (мечты о
достижении воздушной страны бессмертия, а также о крылатом человеке). С за-
дачей достижения бессмертия тесно связано стремление героев разрушить само-
тождественность «я», победить прикованность к своему телу и сознанию. Силь-
нее всего это желание выражено у Сарториуса, который решает проблему бук-
вально: он приобретает паспорт на имя Ивана Груняхина и начинает жить жиз-
нью другого человека. Желание перестать быть собой, чтобы стать другим вы-
ражено также у Москвы Честновой, — у нее это проистекает от ощущение пол-
ноты жизни, которая не может замыкаться только в границах одного тела и соз-


                                        36