ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
14
благодатной жизнестроительной энергии. Личность спасена от
самораспада, если найдена точка равновесия покоя и движения, свободы
и необходимости. Антиномия двух личностных начал, несоразмерность
чувства и воли у Пришвина преодолеваются. Для этого введен
фольклорный идеал народного характера: «Антипод Обломова не
Штольц, а Максималист, с которым Обломов мог бы дружить, спорить по
существу и как бы сливаться временами, как слито это в Илье-Муромце:
сидел-сидел, и вдруг пошел, и да как пошел!..» [Там же].
От образов Гончарова протянуты нити к идейным конфликтам в рос-
сийском обществе. Его историю писатель представляет как поиски «третьего»
пути, объединявшего полюса русской действительности. При этом оба качества
народной души – устойчивость и безудержность, «стремление заглянуть в
самую бездну» (Ф. Достоевский), по его мысли, обречены на примирение.
Однако, это не беспочвенный конформизм: «Вне обломовщины и максимализма
не было морального существования в России, разве только п р и б л и з и т е л ь-
н о е ... Устраиваться можно было только “под шумок”, прикрываясь лучше
всего просветительной деятельностью и европеизмом ... Не могут все быть
Обломовыми, не могут все быть Максималистами ...» ([Там же].
Образ Обломова через посредующее звено – былинного героя –
встает в ряд пришвинских мифологем: Марья Моревна, Кащеева цепь,
Мирская Чаша, Фауст и Маргарита, Петр и Евгений («Медный всадник»
Пушкина). Эта парадигма переосмысленных им «вечных» образов-идей с
закрепленной за каждым из них авторской семантикой. С их помощью
социально-этические ценности и понятия – красота и добро, личность и
общество, любовь и истина – переводятся в состав собственной
мифологии художника-мыслителя. В ней возникает объяснительная
модель бытия, которая основана на склонности Пришвина к
мифотворчеству. Данная способность вызывается тягой к символизации, к
соединению различных явлений: человеческой и природной жизни,
литературных лейтмотивов и философских представлений,
имплицированных в образной структуре произведения.
Как сказал Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда», «этот
мир творческих типов имеет как будто свою особую жизнь, свою
историю, свою географию и этнографию и когда-нибудь, вероятно,
сделается предметом любопытных историко-философских критических
исследований» [6, 457–458]. Подтверждение этому тезису мы находим у
Пришвина. Перелистывая страницы его прозы и дневников, читатель
оказывается свидетелем перевоплощения нетленных прототипов в
авторские философемы, облаченные в форму имени-мифа. Здесь
происходит соединение смыслов посредством дополнительности. Так
вдова писателя, биограф и серьезный исследователь Пришвина,
охарактеризовала сгущенность его стиля на основе анализа
концептуальной образной пары, взятой из общечеловеческого
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- …
- следующая ›
- последняя »
