Руcская проза 1950-х - начала 2000-х годов: от мировоззрения к поэтике. Дырдин Д.А - 33 стр.

UptoLike

Составители: 

33
чтобы во внимании и снисхождении к нему найти свое терпение жить»
(298). Чевенгурцы настойчиво направляют движения души к
разнообразным материальным телам, словно избегая всего
невещественного. Значение этой объективизации внутренних чувств так
понимается в близкой Платонову христианской аскетике: «Душа утоляет
свою жажду в стремлении к вещам, которые она ищет, а свои эмоции в
том, чтобы их хранить и лелеять» [8].
Между человеком и остальным миром, как показывает Платонов,
разверзается бездна. Место грехопадения человеческой природы представ-
лено в романе «адовым дном коммунизма» (221). Общество, которое соз-
дается людьми со «слабым» (невозрожденным) сердцем, может вызвать
лишь ощущение духовного вакуума. Л. Карасев, детально изучивший пла-
тоновскую мифологему пустоты, описал экцистенциональное одиночество
неустойчивой личности следующим образом : «Единственное живое су-
щество, которое можно найти в тёмной пустоте их (героев Платонова,
А.Д.) тела, это огромное сердце, подвешенное на тоненькой неверной
нитке <…>» [9]. Таково конкретно переживаемое положение человека,
вызванное отпадением от природного совершенства. Утрата небесной
прародины и тернистость пути к Небесному Царству толкают личность на
поиски утопического земного рая.
Способность сводить все психофизические импульсы к сердцу дана
Платоновым живому, повседневному человеку, а не аскету и отшельнику.
Вместе с тем, этот момент авторской проницательности сообразуется с
христианским по сути смирением страстей. Правила православного пове-
дения требуют сокрушать сердце, «не иметь сердца для самих себя». Сте-
пень эмоционального самоограничения и попытки свести на нет физиче-
ские чувства доходят у чевенгурцев до крайних форм. Нетрудно назвать
сцены, когда сердце останавливается, окаменевает, превращаясь в бездуш-
ный предмет. Правда, все совершается без участия воли. Не в последнюю
очередь здесь проявляет себя ассоциативность патриархального
крестьянского сознания. Оно объединяет вещи и явления вне зависимости
от того, к какой сфере они принадлежат. Платоновский Яков Титыч,
сравнивая «нелюдскую неиспытанную жизнь» космоса со своей, убежден :
«<…> вещество одинаковое, что я, что звезда» (268).
В образе «одинокого сердца» обнаруживается та же преемственность
Платонова по отношению к архаическим мифопредставлениям. Он разво-
рачивает символ «пустое сердце» – «Большевик должен иметь пустое сердце,
чтобы туды все могло поместиться» (55), используя поэтику метаморфозы.
Снова имеет место не аллегория, но образно-символический способ пове-
ствования. Для него правомерен взаимопереход идеального и материального.
Вступает в действие «оборотническая логика» (А. Ф. Лосев) мифа.
Во сне сердца Дванова «застучало как твердое и громко обрадова-
лось своей свободе» (102). Оно растет, заполняя все тело, и возвращается в