Основы эстетики. Ланкин В.Г. - 67 стр.

UptoLike

ВУЗ: 

ТПУ | Томск

Составители: 

Рубрика: 

67
человеческого бытия: свершение не дается; сама жизнь, как тяжкий камень, как эта
напряженная работа, как это стремление к вершине, кончается смертью и т.п. В реальной
действительности экзистенциалистский абсурд видит алогизм, отсутствие причинно
следственных связей, господство бессмыслицы над проблесками смысла. Но
экзистенциализм настаивает при этом на героическом противостоянии абсурду, содержит в
глубине своей пафос протеста, хотя и протеста бессильного, ибо само бытие
структурировано принципиально бессмысленно.
Несколько иная трактовка феномена абсурда возникает в так называемом «театре
абсурда», авторами идеи которого выступили в 50 гг. 20 в. Э.Ионеско («Стулья», «Лысая
певица» и др.) и С.Беккет («В ожидании Годо», «Конец игры» и др.). Здесь сам язык
выражения становится бессмысленным, коммуникабельность искусства намеренно
разрушается. Человеческая речь в произведениях абсурдистов превращается в лишенные
смысла клише, а диалог дискредитируется как форма общения: каждый персонаж говорит о
своем; между репликами персонажей нет очевидной связи; все прочие элементы сцены –
аксессуары, декорации кажутся нелепыми. Все это вместе подразумевает разлад, жизнь как
помешательство. Надо сознаться, это не просто игра или эпатаж – это отражение
действительной человеческой жизни, где крупицы смысла погружены в трясину
бессмыслицы; это отражение мира, где присутствие смысла и нонсенса зыбко балансирует.
Открытие феномена абсурда означает обнаружение серединной пустоты эстетического
отношения как открытого события – события, в разомкнутой середине которого - пустота.
Открытие феномена абсурда – это обнаружение провала между «мной» и другим»,
который находится в самом центре нашего переживания, это сведение события к
случайности. Логично бы построить мост – так поступала классическая эстетика. Нет,
эстетика абсурда срывает крышку с этого для многих как бы незаметного люка в
рискованнм центре человеческого сознания, чтобы сознание с его порывом к смыслу могло
в него провалиться.
Эстетика абсурда – это преддверие и начало деструктивной эстетики.
Жестокость как эстетическая категория не вполне соизмерима с аналогичным
негативным понятием нравственного плана. Эстетизированная жестокость предполагает
своеобразное (извращенное) наслаждение от сцен насилия, садизма, вида крови,
истерзанных жертв, убийства и т.п. - или по меньшей мере притягательное любопытство к
таким образам и состояниям. Не трудно обратить внимание, что современное кино,
«чтиво», тиражируемая фотография и полиграфия, и даже телевещание наполнены, если не
сказать, переполнены такого рода образами. Среди деятелей СМИ, как и в обществе в
целом, ведутся острые дискуссии о приемлемости сцен насилия в массово тиражируемом
информационном продукте – и ни профессионалы, ни общество не могут прийти к единому
или хотя бы к компромиссному мнению. Суть проблемы, как представляется, состоит в
том, что, по мнению одних, все-таки данные явления надо признать опасной деструкцией –
или же, по мнению других, это прежде всего проявления свободы предпочтения и
компенсация тайных желаний человека бессознательного. Образами и сценами такого рода
наполнены и арт-проекты элитарного авангарда – произведения неклассической живописи
и скульптуры, инсталляции, акции.
Легитимации этих явлений огромную службу сослужил в свое время психоанализ в
его фрейдистской версии, выстраивавший теоретическую конструкцию открытого
З.Фрейдом бессознательно психического из компонентов сексуального желания (либидо) и
желания смерти. Впрочем, среди прототипов эстетики жестокости можно вспомнить
сочинения маркиза де Сада, писания Ф. Ницше – оба были признаны в их время социально
опасными: один кончил жизнь в тюрьме, другой в психиатрической клинике. Ф. Ницше, в
частности, писал: «Видеть страдания приятно, причинять страдания – еще приятнее: вот
суровое правило, но правило старое, могущественное, человеческое-слишком-
человеческое, под которым, впрочем, подписались бы, должно быть, и обезьяны». Нет, вряд
ли даже обезьяны и подписались бы под этим, если бы «сумасшедший философ», как

Страницы