История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 101 стр.

    В чем всегда сходились и те и другие, так это в утверждении о неправославии
Андрея Белого. Но Рачинский и Сергей Булгаков поддерживали «Петербург»,
хлопотали об его издании. А это, знаете, как табличка сапера: «Проверено. Мин
нет». Откуда взялось «неправославие» Белого? Антропософия! Интерес к Индии!
Ну к Индии интерес был скорее так, дань моде. Белый погружен в восточную
неоплатоническую традицию, полностью находившуюся в христианском ареале.
Ему не чужды и немецкие мистики, традиционно ориентированные на Восток в
отличие от официальных немецких пастырей. А вот администрация русской
православной церкви давно эти связи утратила. Думаю, что восточные святые
отцы, особенно Василий Великий и Григорий Ниский, если бы на них не стоял
полу-торатысячелетний знак качества, попали бы у наших семинарских бого-
словов в еретики. Вспомните, что было с «имябожцами», последователями св.
Григория Паламы. И, кстати, эта фантастическая история гонений православного
духовенства на православную мистику происходила на глазах Белого. Никто из
представителей русской интеллигенции не мог тогда сдержать своего
возмущения позицией правящего Синода. А теперь это возможно. Дело Ленина
живет и побеждает.
    Однако, думаю, что и вполне православный христианский гнозис у Андрея
Белого преувеличен. Представления о нем скорее основываются на
высказываниях окружающих, в какой-то степени его собственных, но уж никак
не на «Петербурге».
    Мистические интуиции «Петербурга» крайне пронзительные, личные, их
надо мерить на весах Иова, а не на весах неоплатоников. «Откровенные рассказы
одинокого странника» остались в романе «Серебряный голубь». Здесь они
существуют как отдаленные воспоминания о счастливом детстве. А на Петербург
надвигается уже «не календарный, настоящий XX век».
    Белый по-настоящему отказывается от Канта. Дух-душа-тело – эта ге-
ниальная трихотомия уже не работает. Все вместе сжато до маленького комочка,
который называется «человек – человека», и внутри него тикает «сардиница
ужаснейшего содержания» и пучит, пучит его чужими, издевательскими,
смертоносными газами.
    Это модернизм, это современность, это – то, что есть. Как у Данте. Даже
месяц в надмирных высотах для Белого «одуванчик бурь». До модернизма в
неизменной вечности застывшего мира-космоса можно было искать логику.
Говорят, появилось сегодня что-то после модернизма. Опять провозглашается
«конец истории», благостный баланс и растворение воздухов. Космос. А отсюда
и вся человеческая деятельность – косметика.
    Космос Белого взорван. Николай Аполлонович не согласится на меньшее, чем
встреча с Христом, которого в романе нет. Такова его положительная
мистическая программа.
    Такова, если можно так выразиться, положительная религиозная программа
Андрея Белого. А отрицательная? Ведь это только теоретически, то есть
созерцательно, «дьявол – недостаток добра», как уговаривал русскую
интеллигенцию С. Булгаков в начале XX века, а практически европейское
сознание всегда врага конструирует.
                                     101