История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 109 стр.

    Для нашей задачи, задачи хоть какого-то прочтения «Петербурга»,
дальнейшие рассуждения на эту тему, тему соотношения макро- и микро-
идеологического пространства, не нужны.
    Важно, что Андрей Белый понял проблему существования романа в новой
микроидеологической среде. Читающая публика разбухала на глазах. Огромная
масса новых «любителей белозубых стишков» под черепной коробкой таила не
tabula rasa, а целую кашу привнесенных и вновь приобретенных ценностей.
    Если бы Белый склонялся к романтике, то для него наступил бы трагический
миг поиска языка, на котором можно обратиться к этому новому читателю и
продать свой продукт в обмен на читательское внимание. Таков был путь
Горького, Маяковского и многих других. Даже у Мандельштама было временное
помутнение в поисках «современного» звучания.
    Анализ кортежа редакций «Петербурга» не дает оснований утверждать, что с
Белым произошло нечто подобное. Во всяком случае, не в прозе. Письма,
публицистика – другое дело. Вообще создается впечатление, что публично-
журнальная деятельность играла для него роль, которую в кругах российского
бизнеса и государственной деятельности теперь именуют «крышей».
Демонстрируя – чрезвычайно неловко – свою советскость, Белый тем самым
защищал стихи и прозу от уничтожения. И себя тоже.
    Осуждать писателя за то, что он старался выжить в условиях тотального
террора, при этом никому не навредив, – по крайней мере непорядочно. Конечно,
Белый защищал себя, и кто бы сказал плохое слово в его адрес, если б в
последних редакциях «Петербурга» в островной толпе мелькнула направляющая
рука партии большевиков? Но ведь не мелькнула.
    Мне представляется, что работа Андрея Белого над редакциями шла не по
пути «осовременивания» в связи с появлением этой самой современности в лице
нового читателя. Скорее всего Белый понял, что «Петербургу» предстоит
существовать в новой, ему самому неизвестной микроидеологической среде.
Новые взгляды, новые ценности, новый язык, в значительной степени созданный
самим Белым, переставали быть эксцентрикой. Они действительно становились
средой.
    Подготавливая канонический текст романа, Белый безжалостно выбрасывал
такие сладкие места, что тянет из-за этого обращаться к первой редакции, ее
считать «Петербургом». Но нет. Каноном является последняя редакция. Больше
всего подверглись конспектированию «декадентские» психологические метания в
духе Симфоний и вообще ценностного поля 10-х годов. Можно пафосно заявить:
канон подготавливают к отправке в вечность. И, хотя автор запросто направо и
налево вещал этакое, будем скромнее и вслед за Кантом, которого Белый
«преодолел», заметим, что у искусства нет цели.
    Когда смотришь на такую галактику, как русская литература, то испы-
тываешь соблазн ее структурно осмыслить как некий особый роман. Его завязкой
– бурной, завораживающей, неотпускающей – стали две фигуры: Пушкин и
Гоголь. Они еще не совсем в XIX веке. Они логический конец века Просвещения.
Гиньольная сатира и умиротворенная ясность, просвещенный куртуазный герой и
фольклорные чиновники. И в то же время это уже XIX век: пристальное
                                    109