История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 110 стр.

внимание к Шекспиру, стиль рюс или даже малорюс в духе братьев Гримм и
фантастическая мощь цельного письма, в котором рациональность еще не суха,
еще не вызывает стыда, но уже отщепляется от просвещенческого наивного
синтеза.
    А в финале XIX века тоже пара: Андрей Белый и Осип Мандельштам.
Рационализация стала изощренной. Она могущественна. Ей подвластны даже
самые тайные и темные стороны бытия так же, как и самые высокие, что труднее.
«Я христианства пью холодный горный воздух».
    Говорят, Пушкин был не в восторге от навязчивости Гоголя. Говорят, Гоголь
делал из Пушкина оправдывающий фон для своей славы. Белый презрительно не
замечал Мандельштама. Мандельштам очень обидно отзывался о Белом: если
«Петербург» читать за едой, то от этого может случиться несварение желудка.
Ловко, правда?
    Не имея никаких доказательств, утверждаю – эти пары друг друга очень
чувствовали. И понимали, кто чего стоит.
    И за то, что тебе суждена была чудная власть, Положили тебя никогда не
судить и не клясть.
    Впрочем, здесь речь идет не о романе «русская литература XIX века», а о
романе «Петербург».
    А вот продолжением романа «Петербург» стал роман «русская литература
XX века». Уже проза Мандельштама немыслима, непредставима без прозы
Белого.
    Впрочем, серьезными ответами-продолжениями «Петербурга» стали
трилогии Константина Вагинова и Андрея Платонова. Вагинов сразился с Белым
на им же избранном поле в Петербурге.
    Только это уже не Петербург. Никуда не летит циркуляр. Петербург – не
столица. Так, значит, у него нет смысла? Смысла нет, соглашается Вагинов.
Однако люди-то живут. «Твой брат, Петрополь, умирает», и Вагинов –
похоронных дел мастер. Николай Агюллонович теперь у Вагинова поэт,
наркоман, никчемная личность, но вдруг он обретает влияние, и огромный слой
умирающей петербуржской профессорской интеллигенции чудесен. И чудесны
питерские барышни, которые, конечно же, Софьи Петровны, но в чем-то те же
самые русские тургеневские Аси, от которых балдел Белый. Как будто женщина с
линейными руками, а не тлетворный куб из меди и стекла. Вагинов запросто
обращается с техникой зияний и влияний Белого, проигнорировав советскую
власть, как Белый проигнорировал «средний класс» Петербурга. В каком-то
смысле «Козлиная песнь» – наш ответ Чемберлену. Причем на его языке.
Несмотря на трагичность бесцветного умирания «Козлиная песнь» и «Труды и
дни Свистонова» – веселые романы, потому что задор и запал в них нешуточные.
Белый – не менее веселое имя, чем Пушкин. Для Вагинова.
    Однако не для Андрея Платонова. Степка, усвоивший слоганы Дудкина,
остается Степкой. Таким же милым и святым. Но в своем новом качестве он сто
очков вперед даст Липпанченко по ужасным последствиям своей деятельности.
Платонов берет реплики Белого, их структуру и наполнение и делает из них
повествовательную ткань. На самом деле это иногда делает и сам Белый, но
                                    110