История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 52 стр.

Брэдбери становилась все язвительнее. В итоге был написан памфлет о новейших
разновидностях новояза, по-своему таких же уродливых, как те идеолекты,
которыми в романе Оруэлла должны пользоваться, позабыв о человеческой речи,
подданные несчастной Океании. Памфлет печатается в этом номере «ИЛ»; он
входил в сборник «Неотправленные письма» (1988), который когда-то
спровоцировал бурные возмущения слишком безоглядных приверженцев Ролана
Барта и Мишеля Фуко.
    Меж тем «Неотправленные письма», по сути, лишь заостряли, переводили в
сатирический регистр те мысли о современной культуре, которые почти десятью
годами раньше Брэдбери высказал в своем эссе, навеянном размышлениями над
уроками Гойи. Его картина, писал Брэдбери, «утверждает идею чистой формы и в
то же время отрицает ее», внося неподдельный человеческий смысл в мрачную
фантазию, которая навеяна чувством невосполнимых утрат и краха всех иллюзий.
Гойе «удалось выразить «гуманистическое содержание» и в то же время занять
позицию отстраненности» – идеал, на взгляд Брэдбери, недостижимый даже для
лучших современных художников.
    Действительно ли это идеал, остается проблематичным, но свою
приверженность именно такой позиции Брэдбери декларировал открыто. И
объяснил почему. Проще всего, разумеется, было бы принять как аксиому, что
мир, «где все подчинено механическому процессу», – наша единственная
реальность, какие бы чувства она ни вызывала, и постараться достоверно его
изобразить: в бесстрастной, фактографической тональности или, наоборот,
посредством гротеска, доносящего отвращение. Но ведь тогда художник,
собственно, неотличим от социолога Кэрка, который убежден, что он всегда
умеет «держаться вровень с таким множеством аспектов и контекстов
непрерывно изменяющейся жизни».
    Этот Кэрк, понятно, не вызовет и тени сопереживания. Он фразер и
карьерист, вся его декламация, обличающая расизм, сексизм, империализм и
прочее – просто дань переменчивой интеллектуальной моде, от его радикальных
теорий не сохранится и следа, стоит подуть другим ветрам. Подобный тип
манипуляторов и циников, комфортабельно устроившихся там, где производится
культура, а верней, ее суррогаты, очень занимал Брэдбери: достаточно прочесть
его маленький роман, публикуемый в этом номере нашем «Литературном гиде».
Писал он о них зло, иногда на грани шаржа, однако даже «Сокращения» вряд ли
можно признать сатирой в беспримесном виде.
    Все дело в том, что по примеру испанского гения Брэдбери хотел, помимо
отстраненности, нужной сатирику, сохранить «гуманистическое содержание». В
эссе, навеянном картиной Гойи, он говорит о своем социологе прежде всего как о
продукте «гнетущей атмосферы, которую мы сами себе создали». Это атмосфера
многоярусных гаражей, торговых центров, «бетонных коробок для мысли,
именуемых школами и университетами» и внедряющих в сознание как раз идею
необратимости порядка вещей, отличающего культурную эпоху, которая нам
досталась. Что же удивительного, если в представлении Кэрка «человек – всего
лишь актер на зыбкой социальной сцене, исполнитель ролей, недолговечный
лицедей, чья игра лишена глубины и богатого содержания». Кэрк, разумеется,
                                     52