История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 55 стр.

как профессор Брэдбери, никогда не разделявший иллюзий изоляции от истории,
но не соглашавшийся и с тем, что история автоматически формирует сознание, не
оставляя ни выбора, ни свободы, хотя бы интеллектуальной. Однажды
Криминале заговорил откровенно, выбрав собеседником английского
журналиста, который по самонадеянности взялся сделать о нем телепередачу, –
правда, она так и не вышла в эфир. И в этом разговоре, словно позабыв про свои
отречения от Лукача и философов той же формации, признался, что для него
идея, притязающая на статус фундаментальной, все-таки никогда не теряла
притягательности и смысла. Он только затруднился бы ее сформулировать в
терминах строгой науки, но речь, в общем, идет о том, что «нам нужны мораль,
политика, история, чувство собственного «я», чувство инакости, чувство
человеческой значительности в некотором роде». На его языке это называется
«философией после философии». Или же «чувством вечности», без которого все
превращается в абсурд. Собственно, Брэдбери тоже всю жизнь создавал свою
«философию после» (или, скажем точнее, философию литературы). Самая
известная из его монографий посвящена десяти великим модернистам; в их число
входит и Вирджиния Вулф – эссе о ней публикуется в этой книжке «ИЛ».
Каждый, кто погружался в изучение модернизма, знает, что ему придется
проштудировать горы ученых трудов, но среди них сборник Брэдбери не
затеряется. Это не исследование, а скорее портреты – слегка ироничные, как все,
что он пишет, но достаточно строго подчиненные единой концепции.
    Модернизм был для Брэдбери воплощением «императива новизны» и
«азартной игрой с будущим литературы». Многое в этой игре было потеряно,
если сравнивать – по творческому результату – достигнутое модернистами и
сделанное XIX веком, который опирался на еще очень стойкую художественную
традицию. Книги модернистов стали опытом разрыва с нею, преодоления ее
инерции, а значит, и преобразования самой природы искусства. Оно свершилось,
это преобразование, его нельзя отменить. Оценки случившегося могут быть
какими угодно, но за модернистами, по убеждению Брэдбери, останется одна
бесспорная заслуга. Да, они «развоплощали», уже не доверяя реальности, и,
может быть, слишком увлеклись природой сознания в ущерб полноте
изображения. Да, начав с бунта против литературного истеблишмента, они сами
сделались истеблишментом, и достаточно нетерпимым к чужакам. Но они
сохранили стремление к «трансцендентному», без чего не бывает творчества. И
не отреклись от «необходимого чувства беспокойства», которое внушают судьбы
мира. Поэтому их «трагическая ирония» осталась достоянием культуры, когда
угрозы существованию культуры обозначились более чем наглядно.
    Эпоха этих писателей подошла к концу, когда Брэдбери писал свои первые
книги. Затем, следуя мнению профессора Криминале, «культура превратилась в
шоу, дизайн, непреходящий шоппинг». Как это происходит, очень выразительно
показывают «Сокращения». Да и «Профессор Криминале», если перечитать хотя
бы первую главу, где описана церемония вручения Букеровских премий.
    Брэдбери воспринял эту трансформацию не так, как другие. В ней видели или
прорыв к истинной свободе, когда можно всласть натешиться деконструкцией и
крушить любые авторитеты, или какое-то временное помрачение умов, Брэдбери
                                      55