История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 89 стр.

Николая Аполлоновича и Дудкина Шишнарфнэ, коллективное бессознательное
Европы.
    Персомонголы Андрея Белого – это персомонголы Владимира Соловьева. Это
миллионы «желтолицых позитивистов» из соловьевской статьи «Китай и
Япония», идущие на Европу. Это те «монголы с Востока», которых позже – и не
без влияния Соловьева и Белого – призывал для наказания России Максимилиан
Волошин. Их же, судя по эпиграфу и «азиатам», имел в виду Александр Блок,
лишь по пророческой малограмотности переименовавший монголов в
дагестанцев-скифов. Это воплощение империи рабов, которую разбил Александр
Македонский, персонаж весьма популярный у старших товарищей Белого –
Валерия Брюсова и Михаила Кузмина. Александр Македонский – первый
экуменист, эллинист, изобретатель плова, Европейского союза и Всемирной
торговой организации.
    Шишнарфнэ говорит, что если Европа будет делать то, что она сейчас делает,
то персомонгольская империя победит Европу. Я не понимаю, почему эти слова
трактуются как антибуржуазные убеждения писателя. Разве Европа нормально
буржуазно развивалась? Да ничего подобного. Златомундирные старички разных
стран пыжились, играли во всезнаек, плевались друг в друга, подзуживали своих,
мягко говоря, недалеких суверенов изображать средневековых властительных
рыцарей. Дело Александра Македонского было предано.
    Дряхлость Европы, о которой гак много говорилось тогда, заключается в том,
что дряхлые актанты-власти, которые не поняли XIX века и жили в каком-то
выдуманном стилизованном царстве-государстве, вели ее, Европу, к смерти. Эта
смерть на полях первой, а потом второй мировой войн, эта смерть в русском, а
потом немецком кошмаре была естественной, но от этого не менее трагичной.
    Когда русский и германский государи брезгливо повелевали буржуазии
делать то или иное, считая буржуа людьми второго сорта, когда «презренные
потомки известной подлостью прославленных отцов» то создавали, то разоряли
местных олигархов, – это было еще полбеды. Беда в том, что буржуазия не
противостояла, а соглашалась на такое положение и через какого-нибудь
Распутина отхватывала себе «сладкие кусочки»; беда в том, что она
присоединилась к «жадной толпе стоящих у трона». Это-то и создало ситуацию,
при которой в политическом раскладе России Белого буржуазии нет. Какой уж
там антибуржуазный пафос писателя! Вот Медный всадник – это сила. Пока
Медные всадники местного отлива будут скакать по Европе, Шишнарфнэ может
удовлетворенно потирать руки. Он побеждает Александра Македонского. И
сохраняется устойчивое неравновесие.
    В предыдущих рассуждениях нам пришлось отойти от политического
ландшафта «Петербурга» и невольно заняться политической позицией автора. И
тут мы наталкиваемся на непреодолимые трудности, если будем ее вычленять
так, как это привыкли делать с писателями XIX века. В этом отношении конец
русского психологического романа качественно отличается от времен его начала
и от его классической эпохи. Проблема прежде всего в том, что
литературоцентричность стала исчезать. Политическая цель, которую ставила
себе русская литература – а она, безусловно, ее ставила, – не была достигнута.
                                     89