История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 90 стр.

    Как жить русскому литератору, который по самой своей природе озадачен
тем, чтобы переделать мир, в условиях, когда стало ясно, что это не получается?
Более того, на рубеже веков обнажилась горькая правда: литературоцентричность
российской общественной жизни – это временная аномалия, вызванная разными,
зачастую глубокими причинами, но сходящая на нет при появлении на Руси
философов, политиков, журналистов и прочих персонажей нормального
гражданского общества.
    Вообще-то говоря, ничего горького в этой правде нет. Дело нормальное. Но
ведь русский литератор привык быть властителем дум.
    Я столкнулся со странным феноменом. Феноменом отношения к Чехову. Те,
кто пишет о Чехове, в упор не приемлют литературу XX века, даже не
упоминают о ней. Те, кто занят литературой XX века, пишут о ком угодно, только
не о Чехове.
    Чехов выбрал двусмысленную маску отстраненного от общества на-
блюдателя. Иногда благожелательного, иногда не очень, но всегда «другого».
Ясно, что у таких персонажей есть свои симпатии и антипатии, однако не
позиции в политическом сюжете, поскольку они его наблюдают, расследуют, но
не участвуют в нем. Позиция Чехова – честная позиция, но… не участвовать
невозможно.
                       И, в кулак зажимая истертый
                       Год рожденья с гурьбой и гуртом,
                       Я шепчу обескровленным ртом:
                       – Я рожден в ночь с второго на третье
                       Января в девяносто одном
                       Непадежном году, и столетья
                       Окружают меня огнем.
    А вот это совершенно новая для русской литературы политическая позиция.
Не над схваткой, не вне схватки, а внутри.
    Литератор спустился с небес и вышел из зрительного зала на сцену. Его
позиция – это ваша позиция. Его убеждения меняются. А у вас не меняются?
«Петербург» переписывается. А вас жизнь не переписывает?
    В романе «Петербург» происходит первая русская революция, и в романе
«Петербург» ничего не происходит. Особенно потрясает в этом отношении
эпилог, но здесь мы опять выходим из политической плоскости и попадаем в ее
пересечение с плоскостью, которую для простоты назовем психологической.

                                      Психэ

   Все персонажи «Петербурга» – люди «мыслительные». Только тем и
занимаются, что мыслят. Но как-то странно. Русский психологический роман
вообще пестрит заявлениями: он подумал, он почувствовал. Все мыслят и
чувствуют. Есть герой Андрей Болконский, он мыслит и чувствует. Есть Пьер
Безухов – он думает. У Достоевского люди проводят в жизнь свои мысли. Грех
Ставрогина ведь сначала появляется в мысли как теоретическая установка, а
потом «внедряется» на практике.
                                      90