История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 96 стр.

него очень важна связь (religio), и в этом Белый ближе к Кафке, для которого
также не существует безрелигиозной психологии.
    Когда я писал о политике – теле «Петербурга», – я упомянул проблему
литературоцентричности русской общественной жизни XIX века и проблему
утраты литературой своей всепоглощающей роли. Этот политический феномен,
связанный с тоталитарным характером русской монархии, ее все более
архаическим обликом по сравнению с республиками, конституционными
монархиями или же монархиями частично политизирующимися, с одной
стороны, а с другой – с высоким интеллектуальным потенциалом русской элиты,
конечно же, ire мог не сказаться на самосознании русских писателей и на
отношении к ним и их продукции читателей, реципиентов посылаемых ими
сигналов.
    От этого явления невозможно отмахнуться. Как чувствует себя человек,
готовившийся стать «властителем дум», человек, и по таланту, и по трудолюбию,
и, что важнее всего, по настырности подготовленный к этой миссии не хуже
своих предшественников и вдруг очутившийся в мире, где уже нет «властителей
дум»? А что должен чувствовать человек, который с гимназической парты, с
университета или даже со скамейки в церковноприходской школе привык
считать, что Россия – это ее литература, человек, убежденный, что
четырехстопный ямб «крепче всех твердынь России, славнее всех ее знамен», и
вдруг – опять же «вдруг»! – потерявший возможность находить в книгах
путеводную нить?
    Разве это не психологический шок? Разве это не кризис сознания? Мы
недооцениваем той ломки, которую вызывает в наших умах и душах процесс
демократизации.
    Когда Чехов принял мужественное политическое решение отказаться от
призывов и нормативных указаний, он неожиданно выиграл и стал опять-таки
«властителем дум». Читатель ругал безнадежно «усталую» чеховскую эпоху,
которая на самом деле была эпохой динамичного и бодрого расцвета русской
экономической и вообще общественной жизни.
    Усадив читателя рядом с собой в зрительном зале, Чехов «на ушко»
комментировал ему ход своих пьес, время от времени не без усмешки указывая
своему соседу, как нелепо он ведет себя на сцене. Такая подставка нравилась
доктору Ватсону, однако. Почему? Чеховский доктор Ватсон, как и конан-
дойлевскнй, хоть и глуп на первый взгляд, но все-таки достаточно умен, чтобы с
удовольствием посмеяться над собой, если никто не посягает на его цельность,
значительность и безопасность.
    Именно эти три качества, создававшие психологический комфорт читателю
даже в меняющейся стране, отбирает у него Андрей Белый. Психологический
катастрофизм Белого должен был вызвать и вызвал резкий отпор у чеховского
читателя.
    Чеховскому читателю и Бунин не нравился. Бунинский мир некомфортен
прежде всего потому, что он меняется. Психологическая неуютность его мира
заставляла наивного потребителя обзывать Бунина «злым и сухим» писателем.
Тем не менее «властителем дум» он оставался. Потому что сам-то бунинский
                                     96