История мировой литературы. Лучанова М.Ф. - 98 стр.

    У Пушкина Медный всадник – это кошмар. Он, правда, делает массу
оговорок о замечательном Петре, просит о замирении, но… Печатать не решился.
Мы часто забываем, что «Медный всадник» – это даже не самиздат. Это вещь,
написанная в стол.
    Новый мотив Медного всадника в «Петербурге» – это его неприкаянность;
воплощение бесчеловечности и государственного кошмара мыкается по городу,
тщетно стараясь на кого-нибудь наехать в прямом и переносном смысле. Он уже
не гонится за новым Евгением – Дудкиным – он, рядясь в летучего голландца и
кичась своей адской природой, прямо на стенку лезет, но это как-то не пугает.
Белый над ним даже не смеется. Он ему в каком-то смысле сочувствует. Надо ли
повторять, что царствующий государь поэта вовсе не интересует. Вслед за
Введенским можно только повторить: «на смерть, на смерть держи равненье,
певец и всадник бедный».
    Шишнарфнэ – это уж бес так бес. Он несравнимо смешней, чем гоголевский
черт из «Сорочинской ярмарки». Происхождения он соловьевс-кого, конечно:
«Каким же хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа»? Но
противостоит он не Христу. Во-первых, как-то маловат для этого, а во-вторых –
кто Христос в «Петербурге»?
    Приходилось читать, что «печальный и длинный» – это Христос. Полноте!
Это какой-то персонаж Леонида Андреева. Кто ж поверит, что Андрей Белый с
его несравненным чувством слова скатится до уровня Леонида Андреева! Если
это Христос, то какой-то опереточный. Да вот и Софья Петровна принимает его
за своего мужа-идиота. Может, это князь Мышкин? Петербуржское литературное
представление о Христе? Похоже. Вряд ли Белый стал бы булгаковщиной
заниматься, но как литературный персонаж – это нормально. Князь Мышкин
наряду с Медным всадником. Это в строку.
    Кому же Шишнарфнэ противостоит? У Соловьева «Ирана царь под
Фермопилы нагнал стада своих рабов». Иран, который одновременно и монгол. А
монголов Соловьев боялся. В Николае Аполлоновиче монгол сидит, и снится ему,
что он монгол. Или младоперс. А с кем эти стада рабов борются? С Европой?
Конечно, с Европой. Но здесь есть сложность. Струве обвинил Белого в
антизападничестве, написал, что ненавидит «Петербург» за злость автора. Струве
Россию любил ровно, как наши нынешние патриоты. Он, конечно, не мог понять,
что Россию можно любить страстно, со злостью, как Чаадаев, Лермонтов, Белый.
    Струве был либералом, вызывающим у меня большое уважение. Но слукавил
Струве в своем обвинении. Любил Белый Европу так же страстно, с той же
злостью, что и Россию.
    Так с кем же борются стада персидских рабов? Конечно, с Европой. С
Грецией.
    Греция. Платон. Наш отечественный Платон – Сковорода! Весь восточный
угол Средиземноморья, где отцы-каппадокийцы, где гностики-платоники –
кстати, именно они, а не псевдоиндийская теософия по-настоящему близки
Белому. Николай Аполлонович едет в Египет, чтобы припасть к истокам. Там
герметизм, там Соловьев Софию встретил. Настоящую платоновскую, а не
Софью Петровну. Чего уж тут Канта-то читать.
                                     98