История русской литературы. Ч.3. Полещук Л.З. - 36 стр.

UptoLike

Составители: 

37
тот, кто ненавидит себя? Кто все свои чувства мысли, желания начинает по-христиански, иликто
кончает их по-язычески? Или, может быть, наконец, - и это было для него самое страшное, - оба они
одинаково искренние, одинаково истинные, одинаково вечные?
Лев Толстой судит себя и свои отроческие мысли, которые называет «умствованиями», с такой
строгостью и честностью в этом первом произведении, с какими впоследствии уже никогда не судил
себя даже на знаменитых, столь жгуче покаянных и самобичующих страницах «Исповеди»: «Из всего
этого тяжелого морального труда я не вынес ничего, кроме изворотливости ума, ослабившей во мне
силу волю, и привычки к постоянному моральному анализу, уничтожившей свежесть чувства и ясность
рассудка. – Склонность моя к отвлеченным размышлениям до такой степени неестественно развила во
мне сознание, что часто, начиная думать о самой простой вещи, я впадал в безвыходный круг анализа
своих мыслей, я не думал уже о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем я думал...». По поводу
первой неудачи с «Правилами жизни», когда, желая разлиновать бумагу и употребив вместо не
нашедшейся линейки латинский лексикон, с грустью заметил: «Зачем все так прекрасно, ясно у меня в
душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь
из того, что я думаюЛ.Толстой, когда писал «Детство и Отрочество», сознавал, что «детскость ума и
детскость совести» не пройдет с годами и не зависит от возраста, и неизгладимый след останется в нем
на всю жизнь: «Я убежден в том, что, если мне суждено прожить до глубокой старости, и рассказ мой
догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно также невозможно ребячески мечтать, как и
теперь». По мнению Толстого, он до сих пор такой же ребенок в своих старческих мыслях, как и в его
отроческих умствованиях; несмотря на всю беспредельную силу заключенного в нем художественного
гения; Толстой в своих исканиях Богане вождь, не пророк, не основатель новой религии, а такой же
слабый, заблудившийся, болезненно-раздвоенный человек.
«Утро помещика»в хронологическом порядке произведений Л.Толстого, который вполне
соответствует действительному порядку его жизни, есть как бы следующая глава, продолжение
огромного дневника его. Князь Дмитрий Нехлюдовне кто иной, как Николай Иртеньев, герой
«Детства, Отрочества, Юности», вышедший из Университета, где, не окончив курс, он понял тщету всех
человеческих знаний, и поселившийся в деревне помещиком, чтобы помогать простому народу. В
Нехлюдове совершается такой же нравственно-религиозный переворот, как в Иртеньеве: «Глупость все
то, что я знал, чему верил и что любил. Любовь, самопожертвованиевот оно истинное, независимое от
случая счастье!». Однако действительность не удовлетворяет князя Нехлюдова: «Где эти мечты? Вот
уже больше года, что я ищу счастия на этой дороге, и что ж я нашел. Нехлюдов осознает всю неудачу
своего ребяческого опыта, желания соединить помещичьи добродетели с евангельскими. Нехлюдов
убеждается, что несмотря на все свое желание, он не умеет делать добро людям, и мужики выказывают
недоверие к христианским чувствам барина. Из жизнеописания Толстого мы знаем, что после
неудачного опыта с яснополянскими мужиками, разочаровавшись в своих помещичьих способностях, он
покинул деревню и уехал на Кавказ, где поступил юнкером в артиллерию, увлекаемый романтическими
мечтами о военной славе и о прелестях первобытной жизни горцев, подобно герою «Казаков».
Повесть «Казаки»
После возвращения из Севастополя, в конце 50-х и в самом начале 60-х гг, Толстой пишет и
печатает повести «Юность», «Семейное счастье». Повесть «Казаки» была напечатана в журнале
«Русский вестник» в 1863г. «Казаки» были восторженно встречены читателями, Тургенев дважды
перечитывал эту повесть, он пишет Фету: «Казаков» я читал и пришел от них в восторг». Первый
замысел повести относится к 1852г., ко времени начала литературной деятельности Толстого. Более 11
лет мысль о «Казаках» занимала Толстого. За это время им было написано много набросков повести,
вариантов, отдельных редакций. Он пишет повесть на Кавказе, затем спустя много лет снова
возвращается к работе над повестью, находясь за границей. В 1857г. в Швейцарии он продолжает работу
над повестью. Пишет одну главу. Писание «Казаков» нелегко дается Толстому, ведь здесь он поднимает
новые проблемы, осваивает новый материал. Можно говорить о новаторстве этой повести.
Герой повести Оленин, молодой русский офицер, отправляется служить на Кавказ, о Кавказе у
него самые романтические представления, как и о природе Кавказа. Приближаясь к Кавказу, Оленин
видит вооруженных людей, он все ждал, когда увидит горы, покрытые снегом, про которые ему так
много говорили. Он не увидел того, что ожидал: «…было пасмурно, и облака до половины застилали
горы». Как ни старался Оленин, он ничего не мог увидеть красивого в горах (ему так много говорили об
их красоте, да он и читал об этом), а видел только что-то серое. Наутро, проснувшись, Оленин снова
видит горы, теперь уже освещенные солнцем: «Сначала горы только удивили Оленина, потом
тот, кто ненавидит себя? Кто все свои чувства мысли, желания начинает по-христиански, или – кто
кончает их по-язычески? Или, может быть, наконец, - и это было для него самое страшное, - оба они
одинаково искренние, одинаково истинные, одинаково вечные?
        Лев Толстой судит себя и свои отроческие мысли, которые называет «умствованиями», с такой
строгостью и честностью в этом первом произведении, с какими впоследствии уже никогда не судил
себя даже на знаменитых, столь жгуче покаянных и самобичующих страницах «Исповеди»: «Из всего
этого тяжелого морального труда я не вынес ничего, кроме изворотливости ума, ослабившей во мне
силу волю, и привычки к постоянному моральному анализу, уничтожившей свежесть чувства и ясность
рассудка. – Склонность моя к отвлеченным размышлениям до такой степени неестественно развила во
мне сознание, что часто, начиная думать о самой простой вещи, я впадал в безвыходный круг анализа
своих мыслей, я не думал уже о вопросе, занимавшем меня, а думал о том, о чем я думал...». По поводу
первой неудачи с «Правилами жизни», когда, желая разлиновать бумагу и употребив вместо не
нашедшейся линейки латинский лексикон, с грустью заметил: «Зачем все так прекрасно, ясно у меня в
душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь
из того, что я думаю?» Л.Толстой, когда писал «Детство и Отрочество», сознавал, что «детскость ума и
детскость совести» не пройдет с годами и не зависит от возраста, и неизгладимый след останется в нем
на всю жизнь: «Я убежден в том, что, если мне суждено прожить до глубокой старости, и рассказ мой
догонит мой возраст, я стариком семидесяти лет буду точно также невозможно ребячески мечтать, как и
теперь». По мнению Толстого, он до сих пор такой же ребенок в своих старческих мыслях, как и в его
отроческих умствованиях; несмотря на всю беспредельную силу заключенного в нем художественного
гения; Толстой в своих исканиях Бога – не вождь, не пророк, не основатель новой религии, а такой же
слабый, заблудившийся, болезненно-раздвоенный человек.
        «Утро помещика» – в хронологическом порядке произведений Л.Толстого, который вполне
соответствует действительному порядку его жизни, есть как бы следующая глава, продолжение
огромного дневника его. Князь Дмитрий Нехлюдов – не кто иной, как Николай Иртеньев, герой
«Детства, Отрочества, Юности», вышедший из Университета, где, не окончив курс, он понял тщету всех
человеческих знаний, и поселившийся в деревне помещиком, чтобы помогать простому народу. В
Нехлюдове совершается такой же нравственно-религиозный переворот, как в Иртеньеве: «Глупость все
то, что я знал, чему верил и что любил. Любовь, самопожертвование – вот оно истинное, независимое от
случая счастье!». Однако действительность не удовлетворяет князя Нехлюдова: «Где эти мечты? Вот
уже больше года, что я ищу счастия на этой дороге, и что ж я нашел?». Нехлюдов осознает всю неудачу
своего ребяческого опыта, желания соединить помещичьи добродетели с евангельскими. Нехлюдов
убеждается, что несмотря на все свое желание, он не умеет делать добро людям, и мужики выказывают
недоверие к христианским чувствам барина. Из жизнеописания Толстого мы знаем, что после
неудачного опыта с яснополянскими мужиками, разочаровавшись в своих помещичьих способностях, он
покинул деревню и уехал на Кавказ, где поступил юнкером в артиллерию, увлекаемый романтическими
мечтами о военной славе и о прелестях первобытной жизни горцев, подобно герою «Казаков».


                                       Повесть «Казаки»
       После возвращения из Севастополя, в конце 50-х и в самом начале 60-х гг, Толстой пишет и
печатает повести «Юность», «Семейное счастье». Повесть «Казаки» была напечатана в журнале
«Русский вестник» в 1863г. «Казаки» были восторженно встречены читателями, Тургенев дважды
перечитывал эту повесть, он пишет Фету: «Казаков» я читал и пришел от них в восторг». Первый
замысел повести относится к 1852г., ко времени начала литературной деятельности Толстого. Более 11
лет мысль о «Казаках» занимала Толстого. За это время им было написано много набросков повести,
вариантов, отдельных редакций. Он пишет повесть на Кавказе, затем спустя много лет снова
возвращается к работе над повестью, находясь за границей. В 1857г. в Швейцарии он продолжает работу
над повестью. Пишет одну главу. Писание «Казаков» нелегко дается Толстому, ведь здесь он поднимает
новые проблемы, осваивает новый материал. Можно говорить о новаторстве этой повести.
       Герой повести Оленин, молодой русский офицер, отправляется служить на Кавказ, о Кавказе у
него самые романтические представления, как и о природе Кавказа. Приближаясь к Кавказу, Оленин
видит вооруженных людей, он все ждал, когда увидит горы, покрытые снегом, про которые ему так
много говорили. Он не увидел того, что ожидал: «…было пасмурно, и облака до половины застилали
горы». Как ни старался Оленин, он ничего не мог увидеть красивого в горах (ему так много говорили об
их красоте, да он и читал об этом), а видел только что-то серое. Наутро, проснувшись, Оленин снова
видит горы, теперь уже освещенные солнцем: «Сначала горы только удивили Оленина, потом

                                                 37