История русской литературы. Ч.3. Полещук Л.З. - 53 стр.

человеческую основу. По утверждению Л.Гинзбург, во всяком человеке (по Толстому) «есть некая
общечеловеческая сущность, свободная человечность, которая раскрывается не только в Болконском,
увидавшим небо Аустерлица, но и в Каренине у постели больной Анны». И эта внутренняя человеческая
сущность для автора «Анны Карениной» представляет не побочную черту, а самую главную, в том же
Каренине, в частности. В своем отношении к Каренину Анна только частично права, но не менее
несправедлива. В отличие от Толстого, взгляд Анны на Каренина не углубленный, не проницательный, а
сознательно внешний. Полюбив Вронского, она старается видеть мужа в худшем свете, чем он есть на
самом деле. Подобно тому как она на станции неожиданно, как будто впервые, заметила его
оттопыренные уши, так и позднее она уже сознательно, нарочито старается увидеть и отметить эти его
«уши» во всем, что с ним связано. Но Толстой видит в Каренине не только механизм, но и человека.
Человек в Каренине откроется и заявит о себе далеко не сразу, но в нем есть эти человеческие
возможности. На скачках, переживая за Вронского, Анна с ожесточением думает о рядом сидящем
муже: «Я дурная женщина, я погибшая женщина, но я не люблю лгать, я не переношу лжи, а его (мужа)
пища – это ложь. Он все знает, все видит; что же он чувствует, если может так спокойно говорить? Убей
он меня, убей он Вронского, я бы уважала его. Но нет, ему нужны только ложь и приличие…» К этим
раздумьям Анны Толстой дает пояснения – пояснения, явившиеся результатом углубленного взгляда на
вещи: Анна не понимала, «что эта нынешняя особенная словоохотливость Алексея Александровича, так
раздражавшая ее, была только выражением его внутренней тревоги и беспокойства. Как убившийся
ребенок, прыгая, приводит в движение свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея
Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли о жене, которые в
ее присутствии и в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали к себе
внимания». Когда Алексей Александрович встретился с возможностью измены жены, то он
почувствовал, что «стоит лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знал, что надо
делать. Алексей Александрович стоял лицом пред жизнью, пред возможностью любви в его жене к
кому-нибудь, кроме его, и это-то казалось ему очень бестолковым и непонятным, потому что это была
сама жизнь. Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных,
имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он
отстранялся от нее». Любовь, вспыхнувшая в Анне, - это сама жизнь как она есть, со всей ее путаницей,
неразберихой, не укладывающаяся ни в какие схемы. Алексею Александровичу жизнь не могла не
представляться бестолковой и нелогичной, потому что она никак не может принять узаконенную форму,
составляющую единственный смысл всей деятельности, всего существования Алексея Александровича.
Он потому и отстранялся всегда от жизни, что она нелогична. Так он хотел отстраниться и от любви
жены своей к другому человеку, сделать вид, что этого просто не существует. Нелогичное не может
существовать. А если и существует, то надо отнестись к нему как к несуществующему и сохранить
форму, видимость семьи, он никогда и не спрашивал себя, почему следует иметь уверенность в
постоянстве любви к нему жены. Отношения Алексея Александровича к Анне воплощает сущность его
отношений с самой жизнью: игнорирование живой сложности, замена ее искусственной стройностью
внешней логики. Но за этой логикой – скрытая доброта. Алексей Александрович скрывал от всех и от
самого себя свою доброту, зная, что если он позволит ей «распуститься» в нем, то столкнется с самою
жизнью и неизбежно запутается, выпадет из искусственной жизни. К тому же к этому инстинктивному
знанию присоединялось и другое инстинктивное знание: ненужности, беспомощности доброты в
окружающей действительности. Но эта доброта живет в Каренине и пробуждается в трагическую
минуту жизни (болезнь Анны).
        Таким образом, Толстой показывает, что каждый человек, даже самый внешне
непривлекательный, как Каренин, в потаенных глубинах своих хранит живую душу. То, что в Каренине,
в потаенных его глубинах есть доброе и живое, становится ясно в одной из кульминационных сцен
романа – в сцене у постели тяжело больной Анны. Теперь, перед лицом возможной близкой смерти, все
формальное, все привычные личины слетают – является человеческое. И в результате все приобретает
иной, чем прежде, вид и иные размеры. Ничтожный и неживой, каким казался Каренин прежде, теперь
«оживает» и приобретает в своем страдании величие. Здесь, в этой сцене, Каренин также человечен, как
и Анна. Толстой показал всю глубину трагедии.
        Ф.М.Достоевский писал об этом эпизоде: «Явилась сцена смерти героини (потом она опять
выздоровела) – и я понял всю существенную часть целей автора. В самом центре этой мелкой и наглой
жизни появилась великая и вековечная жизненная правда и разом все озарила. Эти мелкие, ничтожные и
лживые люди стали вдруг истинными и правдивыми людьми, достойными имени человеческого, -
единственно силою природного закона, закона смерти человеческой. Вся скорлупа их исчезла, и явилась
одна их истина. Последние выросли в первых, а первые (Вронский) вдруг стали последними, потеряли

                                                 54