ВУЗ:
Составители:
Рубрика:
57
нагота ее тела: «черное, низко срезанное, бархатное платье открывало ее точеные, как старой слоновой
кости, полные плечи и грудь, и округлые руки». Анна наделена самым ценным, с точки зрения Толстого,
человеческим даром: даром общения, открытости для всех, даром понимания всех и сочувствования, то
есть умением совместного чувствования с другими людьми. Это и создает поэтический мир Анны,
который Кити чувствует недоступным для себя. Анна была «таинственною, прелестной, любящею,
ищущею и дающей счастье». Такою и запомнил ее Вронский. Как только появляется Анна, люди
чувствуют себя в высоком мире, ином, чем тот обычный прозаический мир, в котором они живу. Стоило
появиться Анне, и в доме Облонских все стало другим, все стало измеряться каким-то новым
измерением. Дети Облонских почувствовали, что Анна – праздник, дар, и закружились с нею в
праздничном счастье быть рядом с нею, трогать ее платье, чувствовать ее как необычайную радость
жизни. Анна – дар волшебного преображения жизни, выявления прекрасного в жизни и людях. И Долли
перенеслась в иную атмосферу, почувствовала, правда, не очень-то ясно, что есть какая-то другая жизнь,
вышла из наглухо замкнутого домашнего прозаического мирка, посмотрела на все каким-то новым
просветленным взглядом. Когда Долли спрашивает Анну, могла ли бы она сама, Анна, простить в
подобном случае, то Анна мгновенно переносится в положение Долли. Точно так же она умеет
проникать в положение, мысли и чувства всех людей: «Переноситься мыслью и чувством в другое
существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу. Он считал это душевное действие
вредным и опасным фантазерством». Открытость Анны для мира и непроницаемость для жизни Алексея
Александровича – решающее и поистине взаимоисключающее противопоставление. Анна вышла замуж
потому, что брак был необходим в обществе, а девушке, оставшейся сиротою, уже совсем было
необходимо побыстрее выйти замуж, и тетка Анна устроила этот брак.
Любовь Анны и Вронского осуждена в романе с самого начала. Этой любви предшествует
дурное предзнаменование: гибель человека под колесами поезда. После разговора Анны с Вронским в
гостиной у Бетси, когда Анна окончательно поняла, что любит Вронского, она поднимается по лестнице,
возвращаясь домой: «Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким
блеском; но блеск этот был не веселый, - он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи».
Это и есть образ-символ возникшей любви: она осветила жизнь героини заревом пожара, в котором ей
суждено сгореть. Любовь Анны и Вронского обречена на гибель. Но каковы причины этой
обреченности? Быть может, причина в том, что Анна и Вронский виновны в нарушении ими святыни
семьи и поэтому их любовь не может быть счастливой. Толстой, конечно, осуждает разрывы семей. Эту
грань – между неосуждением Анны и осуждением самого по себе разрыва семьи Толстой явно проводит
в романе, разрыв семьи противоестествен, нечеловечен, он противен природе, как и безлюбовная семья.
Безвыходность этого противоречия выражена в переживаниях самой Анны: «Неужели они не простят
меня, не поймут, как все это не могло быть иначе? – сказала она себе. Остановившись и взглянув на
колебавшиеся от ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими на холодном солнце листьями,
она поняла, что они не простят что все и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта
зелень». Это переживание Анны, это ее чувство, ее совестливость, ее готовность осудить себя – и вместе
с тем протест против осуждения, сознание и своей вины и своей правоты, неизбежности всего, что
произошло: все это не могло быть иначе. Все безжалостно обрушилось на Анну, Анна беззащитна,
беспредельно одинока под этим необозримым небом, под этим холодным солнцем, пред этим
множеством осуждающих ее взглядов, враждебных к ней людей. Художественная мысль Толстого
глубоко диалектична. Чем сильнее, яснее, острее выступает жизненная необходимость разрыва семьи
Карениных, тем сильнее, острее, яснее выступает и тяжесть, противоестественность, заключающиеся в
самом разрыве семьи. Даже и в том случае, если разрыв семьи необходим, он не может быть не связан со
страданиями и несчастиями.
Почему же обречена на крушение любовь Анны и Вронского? Быть может, главная причина в
личных качествах Вронского? Кити находит какое-то сходство между Вронским и Левиным. Ей,
любящей Левина, нравился Вронский. Анне, любящей Вронского, понравился Левин. Сходство между
Вронским и Левиным, видимо, в прямоте, правдивости, мужественности, смелости. Но в главном, в
существе самого отношения к жизни Вронский и Левин – антагонисты. И, хотя это и парадоксально,
есть внутреннее сходство между Вронским и Карениным, гораздо более существенное, чем сходство
между Вронским и Левиным. Сходство между ним и Карениным прежде всего в том, что оба, хотя и в
разной мере, недостаточно проницаемы для мира. Способность или неспособность к жизни миром –
решающий критерий Толстого в оценке людей, в сущности, народный критерий. У Вронского, как и у
Каренина, есть свой свод незыблемых правил, свой строго определенный кодекс жизни, выход за
пределы которого – к настоящей жизни – для Вронского, как и для Каренина, означает оказаться
«вышибленным из седла», как это и произошло на скачках с препятствиями. И Вронский и Каренин
нагота ее тела: «черное, низко срезанное, бархатное платье открывало ее точеные, как старой слоновой
кости, полные плечи и грудь, и округлые руки». Анна наделена самым ценным, с точки зрения Толстого,
человеческим даром: даром общения, открытости для всех, даром понимания всех и сочувствования, то
есть умением совместного чувствования с другими людьми. Это и создает поэтический мир Анны,
который Кити чувствует недоступным для себя. Анна была «таинственною, прелестной, любящею,
ищущею и дающей счастье». Такою и запомнил ее Вронский. Как только появляется Анна, люди
чувствуют себя в высоком мире, ином, чем тот обычный прозаический мир, в котором они живу. Стоило
появиться Анне, и в доме Облонских все стало другим, все стало измеряться каким-то новым
измерением. Дети Облонских почувствовали, что Анна – праздник, дар, и закружились с нею в
праздничном счастье быть рядом с нею, трогать ее платье, чувствовать ее как необычайную радость
жизни. Анна – дар волшебного преображения жизни, выявления прекрасного в жизни и людях. И Долли
перенеслась в иную атмосферу, почувствовала, правда, не очень-то ясно, что есть какая-то другая жизнь,
вышла из наглухо замкнутого домашнего прозаического мирка, посмотрела на все каким-то новым
просветленным взглядом. Когда Долли спрашивает Анну, могла ли бы она сама, Анна, простить в
подобном случае, то Анна мгновенно переносится в положение Долли. Точно так же она умеет
проникать в положение, мысли и чувства всех людей: «Переноситься мыслью и чувством в другое
существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу. Он считал это душевное действие
вредным и опасным фантазерством». Открытость Анны для мира и непроницаемость для жизни Алексея
Александровича – решающее и поистине взаимоисключающее противопоставление. Анна вышла замуж
потому, что брак был необходим в обществе, а девушке, оставшейся сиротою, уже совсем было
необходимо побыстрее выйти замуж, и тетка Анна устроила этот брак.
Любовь Анны и Вронского осуждена в романе с самого начала. Этой любви предшествует
дурное предзнаменование: гибель человека под колесами поезда. После разговора Анны с Вронским в
гостиной у Бетси, когда Анна окончательно поняла, что любит Вронского, она поднимается по лестнице,
возвращаясь домой: «Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее блестело ярким
блеском; но блеск этот был не веселый, - он напоминал страшный блеск пожара среди темной ночи».
Это и есть образ-символ возникшей любви: она осветила жизнь героини заревом пожара, в котором ей
суждено сгореть. Любовь Анны и Вронского обречена на гибель. Но каковы причины этой
обреченности? Быть может, причина в том, что Анна и Вронский виновны в нарушении ими святыни
семьи и поэтому их любовь не может быть счастливой. Толстой, конечно, осуждает разрывы семей. Эту
грань – между неосуждением Анны и осуждением самого по себе разрыва семьи Толстой явно проводит
в романе, разрыв семьи противоестествен, нечеловечен, он противен природе, как и безлюбовная семья.
Безвыходность этого противоречия выражена в переживаниях самой Анны: «Неужели они не простят
меня, не поймут, как все это не могло быть иначе? – сказала она себе. Остановившись и взглянув на
колебавшиеся от ветра вершины осины с обмытыми, ярко блистающими на холодном солнце листьями,
она поняла, что они не простят что все и все к ней теперь будут безжалостны, как это небо, как эта
зелень». Это переживание Анны, это ее чувство, ее совестливость, ее готовность осудить себя – и вместе
с тем протест против осуждения, сознание и своей вины и своей правоты, неизбежности всего, что
произошло: все это не могло быть иначе. Все безжалостно обрушилось на Анну, Анна беззащитна,
беспредельно одинока под этим необозримым небом, под этим холодным солнцем, пред этим
множеством осуждающих ее взглядов, враждебных к ней людей. Художественная мысль Толстого
глубоко диалектична. Чем сильнее, яснее, острее выступает жизненная необходимость разрыва семьи
Карениных, тем сильнее, острее, яснее выступает и тяжесть, противоестественность, заключающиеся в
самом разрыве семьи. Даже и в том случае, если разрыв семьи необходим, он не может быть не связан со
страданиями и несчастиями.
Почему же обречена на крушение любовь Анны и Вронского? Быть может, главная причина в
личных качествах Вронского? Кити находит какое-то сходство между Вронским и Левиным. Ей,
любящей Левина, нравился Вронский. Анне, любящей Вронского, понравился Левин. Сходство между
Вронским и Левиным, видимо, в прямоте, правдивости, мужественности, смелости. Но в главном, в
существе самого отношения к жизни Вронский и Левин – антагонисты. И, хотя это и парадоксально,
есть внутреннее сходство между Вронским и Карениным, гораздо более существенное, чем сходство
между Вронским и Левиным. Сходство между ним и Карениным прежде всего в том, что оба, хотя и в
разной мере, недостаточно проницаемы для мира. Способность или неспособность к жизни миром –
решающий критерий Толстого в оценке людей, в сущности, народный критерий. У Вронского, как и у
Каренина, есть свой свод незыблемых правил, свой строго определенный кодекс жизни, выход за
пределы которого – к настоящей жизни – для Вронского, как и для Каренина, означает оказаться
«вышибленным из седла», как это и произошло на скачках с препятствиями. И Вронский и Каренин
57
Страницы
- « первая
- ‹ предыдущая
- …
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- …
- следующая ›
- последняя »
