История русской литературы. Ч.3. Полещук Л.З. - 79 стр.

его очнуться. Сначала было затишье, потом эта река во тьме ломала льдины, и наконец был окружной
суд. И всюду – Катюша Маслова. Она уже шла под конвоем, когда Нехлюдов еще «нежился». Сцена
утреннего пробуждения Нехлюдова соотнесена с внутренним смыслом «сна жизни» в романе. В то
время, когда Маслова, измученная длинным переходом, подходила со своими конвойными к зданию
окружного суда, князь Дмитрий Иванович Нехлюдов «лежал еще на своей высокой, пружинной с
пуховым тюфяком, смятой постели и, расстегнув ворот голландской чистой ночной рубашки с
заутюженными складочками на груди, курил папиросу. Он остановившимися глазами смотрел перед
собой и думал о том, что предстоит ему нынче сделать и что было вчера». Нехлюдов забыл про Катюшу,
но в большой памяти романа ничто не исчезает бесследно. И сон приснился сначала как счастье, потом
как смятение и, наконец, как возмездие. «И я проснулся», - сказал Нехлюдов. «Только в этом
пробуждении состоит жизнь», - добавил Толстой. Повторяющийся сон Нехлюдова был реальностью,
которая наконец заставила его «очнуться». В истории сближения Нехлюдова и Катюши Масловой есть
один безмолвный свидетель – река. Сначала она появляется в тумане, тихая и далекая. Река была не
страшная, простая, почти неслышная. «Жизнь его в этот год в деревне у тетушек шла так: он вставал
рано, иногда в три часа, и до солнца шел купаться в реку под горой, иногда еще в утреннем тумане, и
возвращался, когда еще роса лежала на траве и цветах. Перед обедом он засыпал где-нибудь в саду,
потом за обедом веселил и смешил тетушек своей веселостью, потом ездил верхом или катался на лодке
и вечером опять читал или сидел с тетушками, раскладывая пасьянс». Так было в первый его приезд в
Паново. А потом, после его возвращения в имение, река вдруг ожила в тумане и голос ее отозвался
«шорохом стихии»: «Там, на реке, в тумане, шла какая-то неустанная, медленная работа, и то сопело
что-то, то трещало, то обсыпалось, то звенели, как стекло, тонкие льдины». Оказалось, что она рядом,
«под кручью», перед самым домом. Как будто она вдруг расширилась и подступала к самому сердцу
Нехлюдова: «На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний
снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в
ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед». Нехлюдов все
время слышит реку, как самого себя, он именно слышит, а не видит ее. И в повести Тургенева
«Затишье» водная стихия была сначала чистой и ясной, как стекло, в котором отражается чистая жизнь.
Потом, когда искали в той же воде погибшую Марию Павловну, и вода была иная. Не только
лирические, но и драматические темы «Затишья» отозвались в романе «Воскресение».
        Случайно как будто на столе Нехлюдова появляется книжка модного парижского издания
«Ревью…» - «Обозрение двух миров» или «Обозрение старого и нового света» получает в романе
определенную соотнесенность с «путешествием» Нехлюдова, во время которого он открывает для себя
«новые миры». В «Ревью…» печатались не только литературные, но и философские сочинения, и
политические статьи. Общее направление было консервативным, однако с уклоном в либеральные
мечтания. Такая газета была любимым чтением в том самом кругу, к которому принадлежал Нехлюдов,
и он сам находит в чтении «Ревью…» известный духовный комфорт: можно было оставаться таким,
каким он был, со всеми привычками, и вместе с тем не отказывать себе в либеральных намерениях. В
молодости, например, Нехлюдов отдал крестьянам 200 десятин отцовской земли, однако ему предстояло
утвердиться в правах наследства и решить, как продолжать хозяйство на оставшейся земле. Можно было
«молчаливым соглашением признать все свои прежние мысли ошибочными и ложными». А можно
было, приняв за необходимое хозяйствовать с помощью управляющего, как это было и при отце его,
предавать по-прежнему либеральным фантазиям. «Служить он не хотел, а между тем уже были усвоены
роскошные привычки жизни, от которых, он считал, что не может отстать». Правда, в таком положении
он становился как бы жителем двух миров, не принадлежа ни одному из них. Либеральность Нехлюдова
тоже была проявлением его шаткости: «именно двойственность настроения, - записывал Толстой в
своем дневнике, обдумывая характер Нехлюдова, - два человека: один – робкий, совершенствующийся,
одинокий, робкий реформатор, и другой – поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий
ее». Долгое время он и в самом деле остается между двумя мирами, не будучи в силах сделать выбор.
Эта нерешительность касается не только его отношения к наследственному хозяйству, но и его личной
судьбы. Он, например, не в состоянии решить – жениться ли ему на Мисси Корчагиной или же нет:
«Доводов было столь же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и
Нехлюдов, смеясь над собою, называл себя Буридановым ослом. И все-таки оставался им, не зная, к
какой из двух вязанок обратиться». Читатель «обозрения двух миров», он и сам был человеком двух
измерений. Толстой иронически обыгрывает заглавие ежедневного чтения Нехлюдова, проводя скрытую
параллель между двумя мирами в его излюбленном журнале и двумя мирами в его собственной душе. В
Нехлюдове, отмечает Толстой, «было два человека». В нем было два мира со своими старыми и новыми
идеалами. И первое впечатление Нехлюдова от встречи с Катюшей Масловой в суде вовсе не было

                                                80