История русской литературы. Ч.3. Полещук Л.З. - 82 стр.

И ему стало казаться, что гораздо легче совершать ближайшие необходимые поступки, чем обдумывать
их причины и закономерные последствия. И это не кажется ему странным, а кажется несомненным,
потому что такое решение, по крайней мере, спасает его от чувства «запутанности»: «…он запутался в
этих вопросах и не мог решить их: столько было соображений по каждому вопросу». Нехлюдов думал:
«Да, да. Дело, которое делается нашей жизнью, все дело, весь смысл этого дела непонятен и не может
быть понятен мне…» В этом непонимании Нехлюдов видит некую тайну, которой он приписывает
религиозное значение. Он повинуется лишь внутренней потребности освобождения от груза
наследственных грехов. И его жизнь, и его деятельность становятся формой покаяния, ибо только
покаяние не заботится о следствиях самообличения, а причину покаяния всегда считает достаточной.
«Да, я делаю то, что должно, я каюсь», – подумал Нехлюдов. И только что он подумал это, слезы
выступили ему на глаза, подступили к горлу, и он, зацепившись пальцами за решетку, замолчал, «делая
усилие, чтоб не разрыдаться». Нехлюдова поражала обстановка глухой вражды и непонимания, которая
царит в высшем свете. Граф Иван Михайлович «старался только о том, чтобы был выдержан тон и не
было явного противоречия самому себе, к тому же, нравственны и безнравственны его поступки сами по
себе, и о том, произойдет ли от них величайшее благо или величайший вред для Российской империи
или для всего мира, он был совершено равнодушен». Высокомерие и равнодушие тоже были следствием
непонимания и социальной розни. Нехлюдов с удивлением увидел, что непонимание разделяло даже
революционеров, которых нельзя было назвать равнодушными. Крыльцов спорит с Новодворовым о
положении народа и задачах революции, и они не могут друг друга понять. Набатов утверждает, что
революция «не должна была изменить основные формы жизни народа – в этом он не сходился с
Новодворовым и последователем Наводворова Маркелом Кондратьевым, – революция, по его мнению,
не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить внутренние помещения
этого прекрасного, прочного, огромного, горячо любимого им старого здания». Высшее понимание
вырастает из суммы всех этих споров, недоумений, кривотолков, противоречий. И это высшее
понимание состоит в том, что мир утратил свое единство, распался на два мира, как это всегда бывает
перед революцией.
        Отношение Толстого к церкви не всегда было одинаковым, оно менялось со временем. Так, в
«Войне и мире» Кутузов смиренно и с благоговением опускается перед иконой Иверской: «Кутузов
подошел к иконе, тяжело опустился на колени, кланяясь в землю…» В «Анне Карениной» Левин уже
далеко отошел от «детски-наивного» отношения к церкви и принялся за чтение богословских
теоретических сочинений Хомякова: «Его поразила сначала мысль о том, что постижение божественных
истин не дано человеку, но дано совокупности людей, соединенных любовью – Церкви». Некоторое
время эта мысль Хомякова «удерживала его в сомнении».
        В «Воскресении» Нехлюдов уже называет мысль Хомякова софизмом: «…обычные софизмы о
том, что отдельный разум человека не может познать истины, что истина открывается только
совокупности людей…» Но во главе церковной «совокупности людей» Толстой видел Топорова, в
портрете которого узнал себя могущественный Победоносцев. Антицерковные страницы романа
«Воскресение» послужили поводом и причиной отлучения Толстого от церкви. Но, отвергнув
церковную истину, Толстой приступил к художественному и догматическому изложению своего
вероучения и редактированию Евангелия. Чехов считал, что роман «Воскресение» оканчивается «по-
богословски». Действительно, роман оканчивается обширными выписками из Евангелия и
размышлениями Нехлюдова о личном понимании религии. В нем есть черты внецерковного
проповедника. Но само слово «воскресение» имеет в романе как моральное, так и евангельское
значение.
        Когда-то художник Крамской делился с Толстым своим замыслом: он хотел написать картину
«Хохот» - «Суд Пилата», осмеяние Христа. Крамской говорил: «Этот хохот вот уже несколько лет меня
преследует». Нечто подобное мог бы сказать и Толстой. В «Воскресении» он изобразил такого
«проповедника», путешественника, который говорит с каторжниками и напоминает им заповедь Христа
о том, что надо подставить другую щеку, «если тебя ударили по одной щеке». В ответ раздался хохот:
«Общий неудержимый хохот охватил всю камеру, даже избитый захохотал сквозь свою кровь и сопли.
Смеялись и больные». Нехлюдов, слыша и проповедь и ответный хохот, испытывает «усталость и
безнадежность».
        В романе Толстого все совершается закономерно, удивительные оттенки нового смысла
возникают из столкновения привычных слов и положений с непредвиденным их значением в общем
потоке событий. В то время, когда Катюша Маслова уже направляется к зданию окружного суда,
Нехлюдов пытается разобраться в своем отношении к княжне Корчагиной и к жене предводителя
дворянства того уезда, куда он ездил на выборы. Предводитель был «либеральный человек» и весь был

                                                83