История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 18 стр.

       Девушки гадали:
       За ворота башмачок,
       Сняв с ноги, бросали;
       Снег пололи; под окном
       Слушали; кормили
       Счетным курицу зерном;
       Ярый воск топили…
       И над чашей пели в лад
       Песенки подблюдны…
       Баллада «Светлана» романтическая не только благодаря приметам народности, но и по
другим признакам. В ней характерный романтический пейзаж – вечерний, ночной, кладбищенский –
сюжет, основанный на таинственном и страшном (такие сюжеты любили немецкие романтики),
романтические мотивы. Все это выглядит отчасти условным и книжным, но условно-книжный, в
известном смысле сказочный мир, согрет авторской верой в истинность изображаемого и любовью к
героине. Героиню, и все, что с ней связано, отличают черты живой жизни. Сказка, сказочная история,
рассказанная автором, силою его любви делается как бы подлинной, делается реальнее самой
каждодневной реальности. Высокая внутренняя правда и теплый лиризм доброй сказки – вот главные
ощущения, которые вызывает в читателе баллада «Светлана». Для героини баллады все дурное
оказывается сном, дурное кончается с пробуждением. «Светлана» наполнена верой в доброе. В
«Светлане» и в некоторых других балладах вера в доброе выступает у Жуковского не только в
сказочной, но и отчасти в религиозной форме, однако существо этой веры не в одной религиозности,
а еще больше в глубокой человечности Жуковского. В конце баллады «Светлана» звучат слова с
несомненной религиозно-дидактической окраской:
       Вот баллады толк моей:
       «Лучший друг нам в жизни сей
       Вера в провиденье.
       Благ зиждителя закон:
       Здесь несчастье – лживый сон;
       Счастье – пробужденье».
       В этих словах отражено и религиозное сознание Жуковского, и его глубокий оптимизм, в
основе которого – сильное желание добра и радости для человека. В «Светлане», при общем
поэтически-светлом колорите, почти не ощущалось страшное в сюжете – страшное смягчалось
складом легкого повествования и легкого стиха.
       Романтический характер поэзии Жуковского в большей степени проявляется в особенностях
его стилистики, в своеобразии его языка. В этом, как и во всем другом, индивидуально-неповторимое
у Жуковского перемешивается с родовым, типологическим, создавая в итоге особую языковую
разновидность романтизма, особую языковую романтическую традицию, к которой принадлежали и
Тютчев, и Фет, и Блок. Язык поэзии Жуковского характеризуется значительной долей условности в
лексике и фразеологии: «младость с мечтами», «любови сладость», «пленительные кудри»,
«туманная даль», «туманный поток», «суета света», мечта и ночь и т.д. Некоторые из этих слов и
выражений романтическая поэзия Жуковского, да и романтическая поэзия вообще, унаследовала от
языка сентименталистов. В языке романтиков унаследованное оказалось органически усвоенным,
вполне своим. Более того: повторяемость известного рода сочетаний и выражений в романтической
поэзии приводит к тому, что эти сочетания и выражения становятся чем-то вроде постоянных
выражений и постоянных признаков романтизма. Романтизм, таким образом, создает свой
собственный относительно неподвижный ряд языковых значений, в которых отражается глубинное
сознание поэзии этого типа. Язык романтиков – это язык необычный, внебытовой, как и мир их
поэзии. В языке поэзии Жуковского заметно особенное пристрастие к неожиданным звучаниям и
сочетаниям слов, к столкновению антиномий, интерес к языковой экзотике в названиях, в именах, в
определениях.
       Присущее романтическим поэтам стремление создать истинную поэзию сердца, проникнуть в
непоказанные глубины человеческой души, поэтически раскрыть ее тайны порождало особое
отношение романтиков к слову. В поисках глубин выражения Жуковский неоднократно
провозглашал в своих стихах невозможность словом передать всю полноту мысли и чувства. В таких

                                               18