История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 31 стр.

известного своим благородством Чаадаева показался необъяснимым, то неожиданный выход его в
отставку вскоре после свидания с императором вообще всех поставил в тупик. Сам Чаадаев в письме
своей тетке А.М.Щербатовой от 2 января 1821 года так объяснял свой поступок: «…Моя просьба
вызвала среди некоторых настоящую сенсацию. Сначала не хотели верить, что я прошу о ней
серьезно, затем пришлось поверить, но до сих пор никак не могут понять, как я мог решиться на это.
Дело в том, что я действительно должен был быть назначен флигель-адъютантом по возвращении
императора… Я нашел более забавным пренебречь этой милостью, чем получить ее. Меня забавляло
выказать мое презрение людям, которые всех презирают». Если бы Чаадаев вышел в отставку и
поселился в Москве большим барином, членом Английского клуба, поведение его современникам не
казалось бы загадочным, а тетушке – предосудительным. Но в том-то и дело, что заинтересованность
Чаадаева в службе была известна, что он явно был заинтересован в личном свидании с государем,
форсируя свою карьеру, шел на конфликт с общественным мнением и вызывал зависть и злобу тех
сотоварищей по службе, которых он «обходил» вопреки старшинству. Следует помнить, что порядок
служебных повышений по старшинству службы был неписаным, но исключительно строго
соблюдавшимся законом продвижения по лестнице чинов. Обходить его противоречило кодексу
товарищества и воспринималось в офицерской среде как нарушение правил чести. Именно
соединение явной заинтересованности в карьере – быстрой и обращающей на себя внимание – с
добровольной отставкой перед тем, как эти усилия должны были блистательно увенчаться,
составляет загадку поступка Чаадаева. Племянник Чаадаева М.Жихарев вспоминал: «Васильчиков с
донесением к государю Чаадаева, несмотря на то, что Чаадаев был младший адъютант и что ехать
следовало бы старшему… По возвращении Чаадаева в Петербург, чуть ли не по всему гвардейскому
корпусу последовал против него всеобщий, мгновенный взрыв неудовольствия». По мнению
Ю.Тынянова, во время свидания в Троппау Чаадаев пытался объяснить царю связь «семеновской
истории» с крепостным правом и склонить Александра на путь реформ. Идеи Чаадаева не встретили
сочувствия у государя, и это повлекло разрыв. Александр I, вероятно, был неприятно изумлен
неожиданным прошением об отставке, а затем раздражение его было дополнено упомянутым выше
письмом Чаадаева к тетушке, перехваченным на почте. Хотя слова Чаадаева о его презрении к
людям, которые всех презирают, метили в его начальника Васильчикова, император мог их принять
на свой счет. Да и весь тон письма ему, вероятно, показался недопустимым. Видимо, это и были те
«весьма» для Чаадаева «невыгодные сведения о нем, о которых писал князь Волконский
Васильчикову и в результате которых Александр I распорядился отставить Чаадаева без производства
в следующий чин». Тогда же император «изволил отзываться о сем офицере весьма с невыгодной
стороны», как позже доносил великий князь Константин Павлович Николаю I. Обратимся к
литературному сюжету, помогающему понять поведение Чаадаева. Думается, что сопоставление с
шиллеровским сюжетом может многое объяснить в загадочном эпизоде биографии Чаадаева. В
Московском университете, куда Чаадаев поступил в 1808 году, в начале XIX века царил настоящий
культ Шиллера. Через пламенное поклонение Шиллеру прошли и университетский профессор
Чаадаева А.Ф.Мерзляков, и его близкий друг Н.Тургенев. Другой друг Чаадаева, Грибоедов, говоря
об участии республиканца «в самовластной империи», писал: «Опасен правительству и сам себе
бремя, ибо иного века гражданин». Известно, что к 1820 году обещаниям царя не верил уже никто.
Современникам – по крайне мере тем, кто мог, как Чаадаев, беседовать с Карамзиным, – было
известно, как страдал Александр Павлович от одиночества, которое создавали вокруг него система и
его собственная подозрительность. Современники знали и то, что Александр I глубоко презирал
людей и страдал от этого презрения. Александр не стеснялся восклицать вслух: «Люди мерзавцы!
Подлецы! Вот кто окружает нас, несчастных государей!» Чаадаев прекрасно рассчитал время: выбрав
минуту, когда царь не мог не испытывать сильнейшего потрясения. Александр I был потрясен бунтом
в первом гвардейском полку. Для Чаадаева добиться аудиенции и изложить государю свое кредо
было лишь половиной дела – теперь следовало доказать личное бескорыстие, отказавшись от
заслуженных наград. Чаадаев, следуя принципам, отказался от флигель-адъютанства. Таким образом,
между стремлением к беседе с императором и требованием отставки не было противоречий – это
звенья одного замысла.
        Из этих же соображений последовательно отказался от всех предлагаемых ему должностей
Н.Карамзин, полагая, что голос истории не должен заслоняться служебной зависимостью. Александр
I был деспот, но не шиллеровского толка: добрый от природы, джентльмен по воспитанию, он был
русским самодержцем, следовательно, человеком, который не мог поступиться ничем из своих
реальных прерогатив. Он остро нуждался в друге, причем в друге абсолютно бескорыстном:
известно, что даже тень подозрения в «личных видах» переводила для Александра очередного

                                               31