История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 32 стр.

фаворита из ряда друзей в презираемую им категорию царедворцев. Друг Александра должен был
соединить бескорыстие с бесконечной личной преданностью, равной раболепию. Известно, что от
Аракчеева император снес и несогласие принять орден, и дерзкое возвращение орденских знаков.
Демонстрируя неподкупное раболепие, Аракчеев отказался выполнить царскую волю, а в ответ на
настоятельную просьбу императора согласился принять лишь портрет царя – не награду императора,
а подарок друга. Однако стоило искренней любви к императору соединиться с независимостью
мнений (важен был не их политический характер, а именно независимость), как дружбе наступал
конец. Такова история охлаждения Александра к политически консервативному, лично его
любившему и абсолютно бескорыстному, никогда для себя ничего не просившему Карамзину.
Пример Карамзина в этом отношении особенно примечателен. Охлаждение к нему царя началось с
подачи в 1811 году, в Твери, записки «О древней и новой России». Второй, еще более острый эпизод
произошел в 1819 году, когда Карамзин прочел царю «Мнение русского гражданина». Так, не
прогрессивность или реакционность высказываемых идей, а именно независимость мнения была
ненавистна императору. Тем более Александр не мог потерпеть жеста независимости от Чаадаева,
сближение с которым только началось.
       Известен подвиг жен декабристов, его поистине великое значение для духовной истории
русского общества. Поступок декабристок был актом протеста и вызовом, но в сфере выражения он
неизбежно опирался на определенный психологический стереотип, поведение тоже имеет свои
нормы и правила. Существовали ли в русском дворянском обществе до подвига декабристок какие-
либо поведенческие предпосылки, которые могли бы придать их жертвенному порыву какую-либо
форму сложившегося уже поведения? Такие формы были. Прежде всего, следование за ссылаемыми
мужьями в Сибирь существовало как вполне традиционная норма поведения в нравах русского
простонародья. Этапные партии сопровождались обозами, которые везли в добровольное изгнание
семьи сосланных. Это рассматривалось не как подвиг – это была норма. Более того, в допетровском
быту та же норма действовала и для семьи ссылаемого боярина. В этом смысле именно
простонародное (или исконно русское, допетровское) поведение осуществила свояченица Радищева,
Елизавета Васильевна Рубановская, отправившись за ним в Сибирь. Насколько она мало думала о
том, что совершает подвиг, свидетельствует то, что с собою она взяла именно младших детей
Радищева, а не старших, которым надо было завершать образование. Никто не думал ни задерживать
ее, ни отговаривать, а современники, кажется, и не заметили этой великой жертвы – весь эпизод
остался в рамках семейных отношений Радищева и не получил общественного звучания. Родители
Радищева даже были скандализованы тем, что Елизавета Васильевна, не будучи обвенчана с
Радищевым, отправилась за ним в Сибирь, а там, презрев близкое свойство, стала его супругой.
Слепой отец Радищева на этом основании отказал вернувшемуся из Сибири писателю в
благословении, хотя сама Елизавета Васильевна к тому времени уже скончалась, не вынеся тягот
ссылки. Совершенный ею высокий подвиг не встретил понимания и оценки у современников.
       Существовала еще одна готовая норма поведения, которая могла подсказать декабристкам их
решение. В большинстве своем они были женами офицеров. В русской же армии XVIII – начала XIX
века держался старый обычай, уже запрещенный для солдат, но практикуемый офицерами – главным
образом старшими по чину и возрасту, – возить с собой в армейском обозе свои семьи. Так, при
Аустерлице в штабе Кутузова, в частности, находилась его дочь Елизавета Михайловна (в будущем –
Хитрово), жена любимого адъютанта Кутузова, Фердинанда Тизенгаузена. После сражения, когда
совершился размен телами павших, она положила тело мертвого мужа на телегу и одна – вся армия
направилась по другим дорогам, на восток – повезла его в Ревель, чтобы похоронить в кафедральном
соборе. Ей был тогда двадцать один год. Генерал Н.Н.Раевский также возил свою семью в походы.
Таким образом, самый факт следования жены и детей за мужем в ссылку или в опасный и тягостный
поход не был чем-то неслыханно новым в жизни русской дворянки. Именно поэзия Рылеева
поставила подвиг женщины, следующей за мужем в ссылку, в один ряд с другими проявлениями
гражданской добродетели. В думе «Наталия Долгорукова», в поэме «Войнаровский» был создан
стереотип поведения женщины-героини:
       Забыла я родной свой град,
       Богатство, почести и знатность,
       Чтоб с ним делить в Сибири хлад
       И испытать судьбы превратность.
       Биография Натальи Долгорукой стала предметом литературной обработки уже до думы
Рылеева – в повести С.Глинки «Образец любви и верности супружеской, или Бедствия и добродетели
Наталии Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала Б.П.Шереметева». Именно литература,

                                              32