История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 79 стр.

как раз на день Бородинской битвы, на что обратил внимание еще П.Катенин) предстает
носительницей здоровых, естественных начал русской жизни, на которые «покушается» Нулин. При
всем своем пансионном воспитании Наталья Павловна – не Премила; она укоренена в отечественной
традиции – не столько бытовой и тем более не духовной, но «поведенческой». В той традиции против
которой направлена «ужасная книжка Гизота» (Нулин читает сочинение о неизбежном падении
монархии как социального института). А то, что святая Русь, которую ругает Нулин и которая как бы
«хранит» Наталью Павловну, не вполне «святая» и даже вполне грешная, - это, по Пушкину, столь же
естественно, сколь естественна легковесная и пародийная интонация в разговоре о таких важных
темах. Внутренняя патриархальность (при внешней «французскости») Натальи Павловны роднит ее с
Татьяной Лариной.
       Граф Нулин – неудачливый заезжий соблазнитель. Подчеркнуто говорящие фамилии у
Пушкина редки; граф Нулин именно такой случай. Резкая оценочность (нуль – ничто, ничтожность)
несколько смягчена насмешливой интонацией повествования; как уже говорилось, образ Нулина
восходит к образу Тарквиния (Шекспир «Лукреция»), полностью, в том числе сюжетно,
переосмысленному, а также к щеголю Миловзору из «Модной жены» И.Дмитриева. Вместе с
французским слугой Нулин возвращается из «чужих краев», где полуразорился, зато запасся
модными одеждами и модными идеями. Разница между гардеробом и философией для него столь же
несущественна, как несущественна разница между «ужасной книжкою» антимонархиста Гизо
(«Гизота») и придворным «словцом», как несущественно различие между богохульной песней
Беранже и мотивами Россини. Коляска Нулина падает на русском «косогоре»; он обретает убежище в
доме провинциальной помещицы Натальи Павловны, чей муж отбыл на охоту, так завязывается
любовная интрига, встроенная в более сложный общий сюжет. Развитие интриги следует за ужином,
во время которого гость и хозяйка мило болтают о западных модах и ведут себя по правилам легкого
флирта. Но влюбленный граф не хочет вовремя остановиться: приняв рукопожатие Натальи
Павловны за намек и распалив воображение, Нулин прокрадывается в спальню хозяйки – чтобы
получить звонкую пощечину и быть затравленным крошечным шпицем, как заяц-русак, которого на
охоте «затравил» муж Наталья Павловны. Описание нулинского «вторжения» в спальню пародийно
повторяет сцену покушения Черномора на честь Людмилы в «Руслане и Людмиле»:

       Влюбленный граф в потемках бродит,
       Дорогу ощупью находит.
       Желаньем пламенным томим,
       Едва дыханье переводит,
       Трепещет, если пол под ним
       Вдруг заскрипит…
       Интрига (как бы в соответствии с фамилией героя) разрешается ни во что; возвращение мужа
заставляет Нулина поспешить с отъездом: «Пикар все скоро уложил, / И граф уехал…» Но сквозь
пародийные извивы сюжета неявно и как бы случайно проступают второй и третий планы смысла.
Прежде всего, хромота графа, «прозвания», которые дает ему автор («полувлюбленный, нежный
граф», «влюбленный граф»), рассыпанные по тексту полунамеки («бес не дремлет») – все это
указывает на отдаленную связь Нулина с образом Влюбленного Беса из романа Жюля Кизотта и
более прямую – с пушкинским планом повести о влюбленном бесе: «Москва в 1811 (1810) году –
Старуха, две дочери, одна невинная, другая романтическая – два приятеля к ним ходят. Один
развратный, другой Влюбленный бес. Влюбленный бес любит меньшую и хочет погубить молодого
человека…» План этот (датировка Н.В.Измайлова) был набросан, видимо, в 1821-1823-х гг.; позже, в
1828 году, Пушкин, будучи в Петербурге у Карамзиных, рассказал устную фантастическую новеллу о
влюбленном бесе, сюжет которой был подарен им в том же году литератору В.Титову и лег в основу
повести Титова «Уединенный домик на Васильевском». Больше того, Нулин – в шутку – назван
«чудным зверем», едущим в «вечный город» Петрополь. Наконец, браня святую Русь, Нулин
окончательно обнаруживает свои «демонические», «мелкобесовские» черты, а его неудавшаяся
попытка соблазнить Наталью Павловну превращается чуть ли не в метафорическую попытку
«соблазнения России». А то, что этот демон-соблазнитель, этот «апокалиптический» персонаж пуст и
смешон – неудивительно; многие сочинители 1830-х годов будут писать о пустоте, мелкости и
безликости «нового» зла, приходящего на смену «прежнему» злу – грозному, сильному и внешне
ужасающему (ср. образ Чичикова, других персонажей Гоголя). Но главное, попытка поделить Россию

                                               79