История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 84 стр.

       И славы блеск, и русская держава?
        Но едва Григорий решается на полный переворот всей своей жизни, как тут же обнаруживает,
что не может вырваться из тупика, в который сам себя загнал. Ответ Марины таков:

       А если я твой дерзостный обман
       Заранее пред всеми обнаружу?
       Выясняется, что Лжедмитрий обезличен и в переносном (как всякий само-званец), и в прямом
смысле:

       Дмитрий я иль нет – что им за дело?
       Но я предлог раздоров и войны.
        Отныне Лжедмитрий именно предлог, повод, человек по собственной воле занявший место,
лишившее его собственной воли. С дороги, избранной им, ему теперь не дадут свернуть. Эта сцена
ключевая, кульминационная для сюжетной линии Самозванца. Точно так же, как для сюжетной
линии Бориса Годунова кульминационной окажется пятнадцатая сцена («Царская дума»). И там и тут
беззаконным властителям – будущему и нынешнему – сама судьба указывает на решение, которое
может остановить кровавый ход событий. Достаточно Лжедмитрию отказаться от власти ради любви,
а Борису принять предложение Патриарха и перенести мощи убиенного царевича из Углича в Москву
– Смута уляжется. Но такое решение для них уже невозможно – по одной и той же причине.
Покусившись на власть по собственному произволу, они не властны освободиться от безличной
власти обстоятельств. Конечно, мистическая вера в себя и свое предназначение, в «счастливую
звезду» не покидает Лжедмитрия и после разговора с Мариной. В сценах восемнадцатой и
девятнадцатой («Севск» и «Лес») Лжедмитрий изображен истинным вождем: сначала он уверен в
победе, несмотря на абсолютное неравенство сил; затем – совершенно спокоен после тяжкого
поражения. Самозванца более огорчает потеря любимого коня, чем потеря войска, так что его
воевода Григорий Пушкин не в силах удержаться от восклицания: «Хранит его, конечно,
Провиденье!» И все-таки нечто важное и нечто трагически неразрешимое в характере и судьбе
Лжедмитрия после тринадцатой сцены появляется: он не в силах избавиться от мысли, что ведет
русских против русских, что в жертву своей затее, в оплату годуновского греха приносит ни больше
ни меньше, как родное Отечество. Об этом он говорит в сцене четырнадцатой («Граница Литовская»)
с князем Курбским-младшим. Образ Курбского, уверенного, что идет умирать за святую Русь, за
своего «надежу-государя», и счастливо заблуждающегося до самой смерти, служит резким
контрастом Лжедмитрию, который ведает, что творит. О том же свидетельствует его финальное
восклицание после одержанной победы в сцене шестнадцатой («Равнина близ Новгород-
Северского»): «Довольно, щадите русскую кровь. Отбой!» И закончит Лжедмитрий тем же, чем
некогда начал Годунов: детоубийством, устранением законного наследника престола, юного
царевича Феодора и его сестры Ксении. Действует Лжедмитрий руками приближенных во главе с
Мосальским, но и Борис Годунов тоже действовал руками Битяговских. Следующая за тем финальная
ремарка трагедии: «…кричите: да здравствует царь Дмитрий Иванович! Народ безмолвствует» -
может быть истолкована различно – и как свидетельство народного отрезвления, и как очередное
проявление народного равнодушия. В первом варианте финал был принципиально иным – народ
приветствовал нового царя, как некогда приветствовал воцарение Годунова. В любом случае это
молчание означает, что Лжедмитрий лишился главного источника своей силы –поддержки мнения
народного, на которое до этого один из персонажей, москвич Пушкин, указывал Басманову, убеждая
того взять сторону Отрепьева (сцена «Ставка»).
        В трагедии Пушкина неоднозначным и тоже по-своему высоким выглядит Лжедмитрий, и он
тоже иногда провозглашает близкие Пушкину истины:

       Стократ священ союз меча и лиры,
       Единый лавр их дружно обвивает…
       Я верую в пророчества пиитов…


                                               84