История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 86 стр.

своей эпохи, поэт и летописец для него – одна суть. В высшем, духовном смысле они одинаково
отшельники, они вдали от мирской суеты («Служенье муз не терпит суеты», - скажет Пушкин в
одном из лучших своих стихотворений, написанных в Михайловском), исполненные высокого
достоинства, творят свой суд над жизнью, над историей, над сильными мира сего. Именно таким и
предстает Пимен в пушкинской трагедии:

       Борис, Борис! Все пред тобой трепещет,
       Никто тебе не смеет и напомнить
       О жребии несчастного младенца, -
       А между тем отшельник в темной келье
       Здесь на тебя донос ужасный пишет:
       И не уйдешь ты от суда мирского,
       Как не уйдешь от божьего суда.
       В этих словах инока Григория о Пимене слышится не только его волнение, не его лишь
напряженный пафос. Это пафос и волнение лирические, от автора, от Пушкина. Именно так, в келье
(«Пылай, камин, в моей пустынной келье…»), отшельником чувствовал себя Пушкин в своем
творческом уединении, в минуты высоких творческих прозрений и порывов. В трагедии действует
пять основных групп персонажей – виновники, соучастники, участники, свидетели, жертвы. Роль
невинных жертв играют дети царя.
       Пушкин, закончив «Бориса Годунова», пишет П.Вяземскому 7 ноября 1825 года: «Трагедия
моя кончена; я перечел ее вслух, один, я бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын!»
«Повести Белкина». Болдинская осень
        В августе 1830 года Пушкин отправился из Петербурга через Москву в Нижегородскую
губернию, в родовое имение отца – Болдино для принятия его в свое владение. 31 августа, в день
отъезда в Болдино, Пушкин писал Плетневу: «Осень подходит. Это любимое мое время – здоровье
мое обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настает». 3-го сентября он прибыл в
Болдино, а 9-го сообщал Плетневу: «…что за прелесть здешняя деревня! …соседей ни души; езди
верхом сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе
наготовлю всячины, и прозы и стихов». А 9-го декабря, через несколько дней после отъезда из
Болдина, все тому же Плетневу Пушкин пишет: «Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как
давно уже не писал. Вот что я привез сюда: две последние главы «Онегина», восьмую и девятую,
совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Аноним.
Несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и
Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений
Хорошо? Еще не все (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынских ржет
и бьется…»
        Раньше другого в Болдине были написаны «Повести Белкина». Пушкин писал их не просто
легко, но с наслаждением, весело, увлеченно, испытывая радость быстрого вдохновения. «Повести
Белкина», написанные в сентябре-октябре 1830 года, были произведениями зрелого таланта,
чувствующего свою силу и способного творить в условиях полной внутренней свободы. При этом
характер поэтической свободы повестям как раз и придавало это народное, это пушкинское «веселое
лукавство ума». Кюхельбекер писал о «Повестях Белкина» в своем дневнике: «Прочел я четыре
повести Пушкина… и, читая последнюю, уже мог от доброго сердца смеяться. Желал бы я, чтоб об
этом узнал когда-нибудь мой товарищ…» Луково-иронический подтекст повестей заметен уже в
эпиграфе, взятом из комедии Фонвизина «Недоросль»: «Г-жа Простакова. То, мой батюшка, он еще
сызмальства к историям охотник. Скотинин. Митрофан по мне». В этом эпиграфе – стилистический
ключ, стилистическая настройка ко всему повествованию. Такой эпиграф предполагает в дальнейшем
живую игру воображения, свободный вымысел, занимательные истории. Установка на игру, на
ироническую многоплановость повествования можно увидеть и в предисловии «От издателя».
Занятый разгадкой личности воображаемого автора повестей Ивана Петровича Белкина и желая
удовлетворить любопытство «любителей отечественной словесности», Пушкин с веселым
лукавством замечает: «Для сего обратились было мы к Марье Алексеевне Трефилиной, ближайшей
родственнице и наследнице Ивана Петровича Белкина; но, к сожалению, ей невозможно нам
доставить никакого о нем известия, ибо покойник вовсе не был ей знаком». Пушкин с самого начала

                                              86