История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 96 стр.

намека на «возвышенность» чувств, хотя бы и такую демоническую возвышенность, как у Барона. С
другой – «возвышенный» накопитель Баронготов унижаться и лгать, лишь бы не оплачивать расходы
сына. Вызванный по жалобе последнего к Герцогу, он ведет себя не как рыцарь, но как
изворачивающийся подлец, в «рисунке» его поведения полностью повторяется «рисунок» поведения
Соломона в первой сцене трагедии. И «рыцарский» жест (перчатка – вызов на дуэль) в ответ на
обвинение во лжи, брошенное Альбером в присутствии Герцога, лишь резче оттеняет его полную
измену духу рыцарства.
       «Ужасный век, ужасные сердца», - говорит герцог, заключая драматическое действие, и его
устами говорит и сам Пушкин. Д.Благой писал о «Скупом рыцаре»: «От зловещей идеи-страсти
Скупого рыцаря тянутся нити непосредственной литературной преемственности к образу не только
«Подростка» Достоевского, но и к проблематике многих других его романов».
Трагедия «Моцарт и Сальери»
        Следом за «Скупым рыцарем», 26 октября 1830 года, была написана трагедия «Моцарт и
Сальери». Белинский писал: «Моцарт и Сальери» – целая трагедия, глубокая, великая,
ознаменованная печатью мощного гения, хотя и небольшая по объему». Первоначально Пушкин
собирался назвать свою трагедию «Зависть», но затем оставил это намерение. Такое название
служило бы своеобразной дидактической указкой, лишало бы произведение всей его объемности и
внутренней свободы. Образ Моцарта в трагедии Пушкина не только не совпадает ни с одной из
традиций изображения художника, поэта, музыканта в русской литературе, но даже не полемизирует
с ней непосредственно. Пушкин, создавая новый тип героя-художника, идеальный образ «сына
гармонии», «гуляки праздного», опирался скорее на свой собственный опыт, образ Автора в лирике и
в «Евгении Онегине». Моцарту переданы не автобиографические черты, но творческое
самоощущение Пушкина. Трагедия начинается с монолога Сальери – патетического, богатого не
только чувством, но и мыслью. Сальери для Пушкина – главный предмет художественного
исследования, ибо он и есть живое воплощение страсти-зависти. Именно в нем заключено то, что так
трудно и так необходимо понять, разгадать, раскрыть, именно с ним связана напряженность
художественного поиска и соответственно движение сюжета трагедии. Сальери – герой-антагонист
Моцарта. Оттолкнувшись от вымышленной истории об отравлении Моцарта знаменитым
итальянским композитором Антонио Сальери, жившим в Вене (пушкинская заметка «О Сальери»,
1832), Пушкин создал образ «жреца, служителя искусства», который ставит себя на место Бога,
чтобы вернуть миру утраченное равновесие. Именно это стремление восстановить справедливость
миропорядка, а не «зависть» к Моцарту сама по себе толкает Сальери на злодейство, о чем читатель
узнает из монолога, которым открывается трагедия:

       Все говорят: нет правды на земле.
       Но правды нет – и выше.

       И монолог, и реплики Сальери в диалоге с Моцартом, который приводит с собою слепого
скрипача из трактира и заставляет его играть арию из «Дон Жуана», чем оскорбляет собеседника до
глубины души, насыщены религиозной лексикой. Впервые музыка коснулась сердца Сальери в
«старинной церкви», свой кабинет он именует «безмолвной кельей», дар – священным; Моцарта –
Богом, даже яд, восемнадцать лет назад подаренный ему «его Изорой», а ныне переходящий в «чашу
дружбы», он называет «заветным даром любви». Сальери относится к музыке, как священник
относится к церковному действу; всякого композитора считает совершителем таинства,
обособленного от «низкой» жизни. Тот же, кто наделен (осенен) гением, но не слишком
самоотвержен и «аскетичен», а главное – недостаточно серьезно относится к Музыке, для Сальери –
отступник, опасный еретик. Вот почему Сальери так болезненно завидует Моцарту, хотя и не был
завистником, когда публике явился «великий Глюк» и перечеркнул весь его прежний опыт, заставил
заново начать восхождение к вершинам славы. Не завидовал он и тогда, когда «Пиччини / Пленить
умел слух диких парижан». Дело не в том, что Моцарт преисполнен вдохновения, а Сальери, «Звуки
умертвив, / Музыку… разъял как, труп. Поверил / … алгеброй гармонию». В конце концов, ремесло
он поставил лишь подножием искусству, и весь «алгебраизм» Сальери ничуть не мешает ему вкушать
в миг творчества «восторг и слезы вдохновенья». Нет, он завидует Моцарту только потому, что
великий дар достался человеку, этого не заслуживающему, что Моцарт «недостоин сам себя», что
беспечность, праздность, легкость оскорбляют величие жизненного подвига:



                                              96