История русской литературы. Ч.1. Полещук Л.З. - 97 стр.

       Мне не смешно, когда маляр негодный
       Мне пачкает Мадонну Рафаэля.
       Будь Моцарт иным, и Сальери смирился бы с его славой, как смирился он со славой Глюка.
От такой зависти один шаг до конкуренции с Небом. Наделив божественной гениальностью «гуляку
праздного», Небо как бы продемонстрировало свою «неразборчивость», а значит, перестало
отличаться от земли. Чтобы восстановить нарушенный миропорядок, необходимо отделить
«человека» Моцарта от его вдохновенной музыки: его – убить, ее – спасти. И поэтому второй
монолог Сальери, в конце первой части, превращается в парафраз причастия. Прибегая к яду Изоры,
Сальери словно совершает священный акт: из «чаши» дружбы Сальери собирается причастить
Моцарта – смерти. Тут прямо повторены многие мотивы монолога Барона из трагедии «Скупой
рыцарь». Недаром Сальери относится к Музыке с таким же религиозным трепетом, с каким Барон
относится к Золоту. Пушкин окружает образ Сальери библейскими и евангельскими ассоциациями.
Так, обедая в трактире «Золотой Лев» и выпивая стакан с ядом, Моцарт возглашает тост за
«искренний союз / … Двух сыновей гармонии». Таким образом, Моцарт именует Сальери своим
братом. И невольно напоминает ему о первом убийце Каине, лишившем жизни своего брата Авеля
именно из зависти. Затем, оставшись наедине с собою, Сальери вспоминает слова Моцарта: «… гений
и злодейство / Две вещи несовместные» - и вопрошает: «А Бонаротти? Или это сказка / … и не был /
Убийцею создатель Ватикана?» Чтобы понять религиозно-мистический смысл финальной реплики
Сальери, нужно вспомнить, что легенда обвиняла Микеланджело не просто в убийстве, но в том, что
он распял живого человека, чтобы достовернее изобразить Распятие. При этом Пушкин вовсе не
отрицает идею «служенья муз»; он вкладывает в уста Моцарта слова, отчасти рифмующиеся с
размышлениями Сальери: «Нас мало избранных счастливцев праздных, / … Единого прекрасного
жрецов». Трагедия Сальери в том, что он обособил поток творчества от потока жизни – и попался в
худшую из смысловых ловушек. Презирая жизнь, он служит ее презренной пользе («Наследника нам
не оставит он. / Что пользы в нем? …»), равно как Моцарт, погружаясь в жизнь, пренебрегает
пользой – и остается праздным счастливцем, который служит только Гармонии и безусловно верит в
правду. Не случайно первые же слова Сальери отрицают саму возможность правды: «Все говорят:
нет правды на земле. / Но правды нет – и выше», а едва ли не последнее восклицание Моцарта
содержит уверенность в незыблемом существовании правды: «Не правда ль?»
       Пушкин, по мнению исследователя Маймина, поставил своей задачей исследовать зависть как
страсть одновременно и низменную, и великую, многое в жизни решающую. В чем тайна этой
страсти, когда она не мелкая, не заурядная, а исходит от личности, способной заинтересовать и даже
на какой-то миг вызвать к себе сочувствие. Пушкинский Сальери никогда не был «завистником
презренным». Зависть явилась к нему не как свойство характера, а как неожиданный, неодолимый
порыв, как сила, с которой он не может совладать. Его зависть не мелкая. Она допускает понимание
чужих для него ценностей – моцартовских ценностей:

       Ты с этим шел ко мне
       И мог остановиться у трактира
       И слушать скрипача слепого! – Боже!
       Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
       Сальери и восхищается Моцартом, и преклоняется перед ним, и завидует ему. Чем больше
восхищается, тем больше завидует. Это никакой логикой невозможно объяснить. Зависть и логика,
всякая подлинная страсть и логика несовместимы. Когда во втором своем монологе («Нет! Не могу
противиться я доле») Сальери пытается логически оправдать задуманное им убийство, эта его логика
не имеет и не может иметь какого-либо объективного значения. Страсть Сальери неодолима разумом,
находится за пределами всякого рассудочного понятия. Основная тема пушкинской трагедии – не
просто зависть, но и муки зависти. В Сальери Пушкин обнажает до конца, до самых скрытых пружин
сердце и душу того, кто по своим действиям может и должен быть назван преступным и
бессердечным. Сальери решается отравит гения, более того – человека, который есть само
простодушие и великодушие. Разве может быть ему оправдание? Пушкин и не оправдывает, он
старается понять и объяснить своего героя. В трагедии «Моцарт и Сальери» Пушкин открывает
читателю глубину и своеобразную высоту одержимого преступной страстью сердца. «Правда»


                                               97