Литературные знаки и коды в прозе Е.И.Замятина: функции, семантика, способы воплощения. Попова И.М. - 16 стр.

UptoLike

Составители: 

Многие герои повести имеют свой «животный знак», зафиксированный фамилиейпрозвищем:
Молочкорозовый телок, Нечесалохматый зверь, Ломайловмедведь, Ма-
риягалчонок, зверушка, Непротошноврыба, солдатымуравьи.
Почти все персонажи, кроме зооморфического символа имеют «телесное обозначение», изображе-
ны как кусочки людей: «Тихменьсломанный нос, капитанша Нечесакруглые кудряшки, Агния
веснушчатый нос: «И в гомоне, в рыжем туманене люди, а только кусочки человечьи: там чья-то лы-
сая, как арбуз, голова; тут, в низку, отрезанные облаком, косолапые капитан-нечесовы ноги; поодаль
букет повисших в воздухе волосатых кулаков. Человечьи кусочки плавали, двигались, существовали в
рыжем тумане самодовлеющекак рыбы в стеклянной клетке какого-то бредового аквариума». [Замя-
тин, 1989: 152].
Такой «гротескный фон» еще более оттеняет трагедию «потери духовной целостности», кото-
рую переживают главные герои Половец, Шмит и Мария, а также Тихмень. Образы второстепен-
ных персонажей составляют карикатуры, коррелируемые с гоголевскими сатирическими типами,
низведенными до животного уровня.
С гоголевскими Коробочками, Собакевичами, Ноздревыми, «старосветскими помещиками» в их
«кулинарной идиллии» соотнесен прежде всего генерал Азанчеев, создавший идола из утробы. Приго-
товление еды он считает высоким искусством. «Картофельный Рафаэль» идет ради утробы на любые
преступления: воровство, подлог, блуд, ложь, подлость. Он меняет местами духовное и телесное, делая,
как и Барыба, себе съедобного бога-идола, которому приносит в жертвы судьбы окружающих людей:
«Пища, касатик, дар божий... Как то, бишь, учили-то нас: не для того едим, чтобы жить, а для того жи-
вем, чтобы ...». [Замятин, 1989: 138].
Если у Гоголя герои просто испытывают наслаждение от еды, делая ее «идолом» и, видя в этом
смысл существованияСтаросветские помещики»), то у Замятина обжорство приобретает болезнен-
ный, мрачный оттенок, предельно гротескный колорит. Иронически переосмысливая значение древне-
русского слова «живот» – жизнь, Замятин демонстрирует с помощью параллелей с гоголевским «Мир-
городом» ту степень деградации, которую переживает нация: деды «клали живот за Отчизну» (Тарас
Бульба), а потомки ставят целью жизни «в еде живот класть». Это выражение генерала Азанчеева, пере-
данное в форме несобственно-прямой речи повествователем, воспринимается как аллюзия на «Повесть
о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем».
Скука, пустота, равнодушие, обжорство, пьянство, прелюбодеяния, порождающие жестокость, ца-
рят «на куличках», потому что русские людиэто «ланцепупы», духовные «дикари», мало изменив-
шиеся с гоголевских времен, по мысли автора. Замятин акцентирует это авторское убеждение, вводя в
текст сцену лечения пациентов Нечесой по «Домашнему скотолечебнику», так как «Школу здоровья»
капитан потерял: «Ей-богу, не хуже выходило: что ж, правда, велика ли разница? Устройство одно, что
у человека, что у скотины». [Замятин, 1989: 175].
Среди персонажей повести Андрей Иваныч и Маруся стоят на более высокой ступеньке духовно-
сти. Они чувствуют себя «божьими паутинками», летящими по ветру над вселенским океаном. Эти ге-
рои сразу ощутили духовную близость, и Маруся при первом же знакомстве доверяет Андрею Иванычу
самое сокровенное.
«Органическим образом» Замятин совмещает в повести «сатирическое обличение и стихию лириз-
ма», применяя для характеристики образов развернутые сравнения, разработанные еще Гоголем, кото-
рые становятся своеобразным «сюжетом в сюжете» (например, вспомним в «Мертвых душах» знамени-
тое сравнение светского бала с «мухами на рафинаде»: «Черные фраки мелькали и носились врознь и
кучами там и там, как носятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда
старая ключница рубит его и делит на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все шумят,
собравшись вокруг, следя за движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны
мух...» и т.д. и т.п. [Гоголь, 1976: 5; 12].
Такие сопоставления, сразу вызывающие в памяти знаменитые гоголевские сравнения, в замятин-
ском тексте появляются при описании самых драматических эпизодов. Например, сцена, когда Шмит
ударяет генерала, сополагается с катанием детей с горок; а когда детская чистота и наивность героини,